– Но это не дело сбегать из больницы в таком состоянии, – врач метался надо мной, не представляя как остановить.
– Ты знаешь меня Филипп, знаешь лучше, чем кто бы то ни было. И потому должен понимать, что препятствовать бесполезно.
– Я и не собирался тебя связывать. Не в моей власти держать пациентов здесь против их воли. Я лишь использую шанс достучаться до твоего благоразумия, убедив остаться в больнице хотя бы на ночь.
– Одна ночь ничего не решит, – пошатываясь от влитых в организм лекарств и легкого сотрясения, я побрел к маленькому неприметному стулу возле закрытого жалюзи окна. Врач разочарованно вздохнул, застыв у опустевшей всего мгновение назад кровати.
– Прошу, не говори ничего отцу. Иначе он взбаламутит воду, а я этого не хочу. Его должно быть как можно меньше в моей жизни.
– Не держи зла на него Кирилл, каждый живет так, как умеет.
– То же самое можно было бы сказать и моему отцу, – я натянул свои джинсы и толстовку, которые лежали небольшой аккуратной стопкой на простом пластиковом стуле. – Обидно, что ты это понимаешь, а он нет.
***
Прохладный ветер растрепал мои отросшие волосы, разметав их по плечам. По спине вверх вниз пробежали мурашки от свежего воздуха, ворвавшегося в легкие. Я шел вдоль одинокой магистрали с редко проезжающими по ней машинами. Серое сумеречное небо нахмурилось, готовясь в любую минуту разразиться прохладным осенним ливнем. Машина, с которой я редко расставался, теперь была припаркована где-то очень далеко, хотя вполне возможно и нет. Этого я не знал, ведь совсем не помнил, где остался мой верный старенький мерседес, спасенный со свалки, как не помнил и нескольких часов своей жизни, вернуть которые желал больше всего на свете.
Попавшаяся на пути остановка не слишком обнадежила ночного путника, спешившего поскорее добраться до своей кровати и забыться долгим и глубоким сном. В столь поздний час автобусы не ходили по городу, а денег на такси у меня отродясь не водилось. Впрочем, за билет на автобус я тоже бы вряд ли мог заплатить, но машинально запустил в карман своих потертых джинс руку. Ожидаемо монет там не оказалось, вместо них я нащупал небольшой листок бумаги и извлек его на свет фонаря.
Сложенный вчетверо он выглядел изрядно помятым. По-видимому, лист находился со мной во время аварии, а значит, попал ко мне буквально накануне происшествия. И в том, что клочок бумаги принадлежал именно мне и имел стороннее происхождение, я убедился, развернув его. Простым серым карандашом на маленьком белом полотне просто и удивительно точно был изображен мой портрет.
Рисунок взбудоражил сотню мыслей. В висках предательски застучало, а сердце забухало в груди, отдаваясь гулким звоном в ушах. Кто так точно изобразил мое лицо? С кем я был вчера?
Из блужданий по воспоминаниям меня выдернула резкая боль, пронзившая всю левую сторону туловища, повелительно заставившая согнуться пополам. Наверное, доктор был не так уж и неправ, предлагая провести в больнице еще одну ночь. И все же в своем решении я остался непреклонен. Не смотря даже на то, что в глазах потемнело, так, словно кто-то резко выключил свет, и карандашный рисунок вдруг оказался сплошным размытым пятном, я радовался, что сейчас находился не в казенной кровати с отбеленными простынями, а на улице, где ничего меня не сковывало. Ведь больничные стены давили куда сильнее, чем темная улица, пропитанная всеми прелестями ночной жизни города. И хотя бесконечная серая дорожная лента не производила обратного эффекта, она выглядела куда желаннее замкнутого пространства набрякшего со всех сторон на одного лишь заплутавшего в себе самом человека.
