Нормальным людям свойственно испытывать жалость, и даже боль при виде физического страдания. Чета Брагинских же всегда, если дело не касалось их близких, пускала в ход трюк… очень простой и эффективный – перевернуть эти чувства и направить их на себя. Вот как сейчас. Они – бедные и несчастные, будут вынуждены отныне лицезреть чужое уродство вместо того, чтобы наслаждаться жизнью в окружении респектабельных соседей. Боже, какое же тяжкое бремя им предстоит нести!
Соседи же, по крайней мере, из ближайших, действительно, были все как на подбор: арт-директор процветающего рекламного агентства, руководитель самого большого в стране фармацевтического холдинга, владелец элитного яхт-клуба на Клязьме и, как вишенка на торте, – хозяин крупного логистического центра. Всем было известно – разбег он взял из криминальной стаи Наро-Фоминского терминала, но ведь стал же добропорядочным бизнесменом, держит скаковых лошадей и занимается благотворительностью.
– Этот старик, он совсем не нашего круга, – Зина продолжала оттаптываться на новых соседях. – По виду – обычный пенсионер. Откуда у пенсионера такие деньги? На минуточку, шестьдесят миллионов! Я думаю, не он настоящий хозяин, а купили участок родители этого мальчишки, чтобы освободиться от этих своих, скажем так, жерновов на шее.
– Может и так, – согласился Евгений Михайлович. – Поживём, увидим. Но ты права – выглядят эти дед с внуком здесь у нас, мягко говоря, странновато.
Сам же Евгений Михайлович был крупен фигурой, весьма импозантен, преждевременно лыс и поверхностно жизнерадостен; мизантроп в глубине души, он был наделён тем хитрым, острым инстинктом самосохранения, который в сочетании со злобностью нередко сходит за ум. Многие обманывались на его счёт – многие, только не жена, которая в злобности ему не уступала. Они были два сапога пара, и он вдруг понял: сейчас Зина скажет то, что произносить вслух не следовало бы.
И в самом деле, мысль её работала именно в этом направлении.
– Мы-то поживём, дорогой, а вот им, я думаю, недолго осталось. Так что просто наберёмся терпения.
И с этими словами она отвернулась от окна.
С иллюзиями относительно того, что старик Ярцев является старой рухлядью, пришлось распрощаться на следующее утро – с такой молодой прытью он прискакал к забору, едва завидев выходящего из дома Евгения Михайловича. За ним поспешал мальчик, всё также загребая левой ногой и приволакивая правую.
– Мы вчера не договорили! – Старик замахал руками с целью привлечения внимания. – Уж слишком внезапно вы ретировались.
– Да я и не ретировался вовсе, – принялся против воли оправдываться Евгений Михайлович, подходя к забору. – Просто дела позвали. У меня ведь много дел в отличие от вас… э… извините, забыл, как вас зовут…
– Арсений Петрович.
– В отличие от вас, Арсений Петрович. Вы ведь на пенсии?
– На пенсии, но от дел не отошёл.
– Не буду спрашивать, от каких дел, – Брагинский выставил руки ладонями вперёд. – Не моё дело. Но вот что меня интересует, как ближайшего соседа, так это вопрос, кто является настоящим владельцем земли, на которой вы стоите. Ответьте честно, это ведь родители Тёмы?
– Всё здесь куплено на мои деньги. – Арсений Петровив мотнул головой в сторону своих владений. – А родители Тёмы, если можно так выразиться, живут в Японии. – Он усмехнулся. – И вряд ли здесь когда-нибудь появятся.
При этих словах Тёма, глаза которого до этого прятались в тени козырька бейсболки, поднял голову, и Евгения Михайловича обдало леденящим голубым холодом. Это было столь явным проявлением неприязни, что Брагинский озлился.
