Например, он не заметил, как прошло почти двадцать лет его служению Отечеству. Как он уже имеет высшее офицерское звание и где только не побывал. И был вызван на эту операцию из Африки, как на нечто эпохальное.
И холодные месяцы он провел в обыкновенной солдатской недоле. В холоде, в тревоге, в непонимании. Ничего не было ясно.
Они вошли в страну, где их ждали с оружием, чистосердечно думая, что перед ними упадут любые твердыни. Да и какие твердыни у хохлов?
С самого начала спецоперации он слишком много говорил и спрашивал.
За это Никиту послали в Мариуполь. Возможно, чтобы он не говорил о том, что эта война ещё не осознала, что она война. Что ещё только избранные знают, что и как делать с вооруженной до зубов, вы-ученной Западом украинской армией.
А его ребята, в плохо пошитой форме, с нищенскими брониками, которые они сами усиливали бог весть чем, частично одетые, как ополченцы наполеоновского времени, могли сыграть только славой предков. Кроме славы предков и «засапожного ножа» у них мало что было для исполнения приказов. И эти львы гибли у него на глазах сотнями.
От обиды у Никиты темнело в глазах, но это была обида верховая, стелющаяся. И самое страшное было то, что если он и сумел сжиться с фатальной несправедливостью войны, привыкнуть к ней, пока она не пожрала детей своих, то здесь и сейчас, оказавшись лицом к лицу с бюрократическим аппаратом, с молчанием верхов и немощью низов, столбенел и немел.
Неожиданно душевная боль была перебита физической. Он вывозил из разрушенного Мариуполя человека, как ему казалось, родного, его односельчанина Серёгу Берёзова, встреченного во врагах. Они оказались вместе, в одном подъезде, по ним работал украинский снайпер, считая, что Серёга сдался в плен, чтобы спастись. Он совсем недавно ушёл добровольцем из Сум, в один день решив это. И каково было удивление Никиты, когда он узнал в раненом враге товарища из параллельного класса?
Вывозил он Серёгу из города на гражданском автобусе, вместе с беженцами, но не успел доехать до своих, хоть и спас их, а сам пострадал. Потом был госпиталь, где он месяц пролежал, слушая, как работает арта, и надеясь, что ему недолго осталось жить, потому что он не знал зачем. И скольких из своей сумской и харьковской родни он ещё встретит тут, ранит, убьёт?
Он не знал зачем, пока не пришел его лечащий врач, не обнадёжил, что прогресс даст ему ещё возможность погеройствовать, а голова, это главное, цела… Так его отправили домой. На месяц, хотя бы на месяц.
И он, подъехав к Ломовой, вышел из машины и выпил воды из реки, зачерпнув горстью больной руки.
Через кожу были видны пластины и штифты. Никита поднял руку и закрыл солнце. Теперь он никогда не сможет больше взять СВД, никогда не сможет взять «винт». Неужели эта его война закончилась, толком не начавшись? Но пусть он отлежится и вернётся. В последний раз вдохнет родных трав, покоса, тягучей опары вспаханной земли и отмоется в реке, которая помнила его младенцем.
Никита и не думал, что его ждёт. А ждало его ошеломление.
* * *
В самом начале СВО, ещё находясь под Красным Лиманом, он недоумевал, по какому принципу пошли воевать все эти люди? Многие шли защищать свою землю, которую у них забрали ещё восемь лет назад. И тогда они по каким-то причинам, не смогли взять её обратно. Теперь те люди обтёрлись и приспособились к постоянной войне. Кто-то погиб, кто-то устал, но даже тяжелораненые возвращались в строй.
