– Или тебя домой отвезти?
Ника мотнула головой.
– Мне там спать негде. Мыши истрощщили всё. А позычить не у кого! Меблю тут задорого продают!
– Можешь у меня поспать.
Никита положил свою руку с длинными пальцами на руку Ники, лежащую на колене. Нику как будто прошило током, в ногах закололо.
– И что это мы такие? Неприступно-недоступные?
– А ты что думаешь, что после того, как мне рассказали про твоих местных шалавок, я буду по-другому себя вести?
– Ну твоё счастье, что ты не такая. – уколол Никита в ответ. – Не Анькина ли бабка тебе рассказала?
– Мне нужно уместить всё это в голове. Я не могу пока ничего уместить.
– А на фига… умещать… Я почти половина от того, кем был. Теперь тебе должно быть легче.
– Потому что потом выйдет так, что проснётся вулкан.
– А он разве не проснулся? – спросил Никита, проведя по распущенным Никиным волосам.
Ника открыла дверь машины и вступила в росу. Ей нужно было по некошенной траве пройти метров двадцать до одинокой, холодной бани.
Никита, как будто бы сообразив, тоже вышел, подхватил ее и ступил на траву.
Шелестя травой, он принёс Нику к бане и поставил ее на порожек.
– Ну вот… теперь я сухая, а ты мокрый. – Ника пожала плечами и от холода, и от предчувствия чего-то неопределённого.
– Я обсушусь. Так что? Когда мне прийти?
Ника повела плечами:
– Я не знаю.
– Хорошо. Как будет, так и будет! – сказал Никита. – Но учти! Будет!
– Да ничего не будет. Мы уже давно не дети.
– Вот именно!
– Война идёт.
– Да она у меня не кончалась! Я, наверное, и до дня победы не доживу. Опять придумают что-то новенькое. Ладно! Никулька! Жди меня!
От этих слов по спине Ники побежали мурашки.
Никита вернулся к машине и, врубив музыку на полную громкость, полоснул улицу фарами дальнего света.
– Храни меня Бог от второго сезона этого сериала, – сказала Ника и зашла в баню, где почему-то стало отчётливо сыро.
* * *
Никита вернулся в Апасово, купил ещё вдобавок несколько бутылок пива и водки в круглосуточном ларьке и, приехав домой, долго не мог заставить себя зайти в пустой дом. Выпив пару бытылок пива, смешав их с водкой, он пошёл по улице к соседке Аньке Кошкодёровой.
Та уже спала, но на его дребезг выглянула в окно в одной майке.
– Чё, пьянствуем, десантура? – спросила она.
– А вы не хотите большой и чистой любви, мадам?
– Погодь, ща выйду.
В принципе, Никита не разучился поступать ещё так, как поступал всегда. Да и Анька была своей в доску, и с ней было хорошо, особенно на пьяную голову.
Правда, к утру Анька ушла тихо, как всегда уходила, а Никита так и остался спать на материной кровати, уже ничего не соображающий и вполне нагруженный общением с женским полом.
Никите часто снился снег. Такой, что наступает нежной и зыбкой стеной и потом начинает проглатывать этой зыбкостью, пушистыми снежинками, летящими удивительно скоро снизу вверх. И в этом снегу, летящем, он видит фонарь и кого-то отдаленно стоящего под ним. И у этого «кого-то» есть длинный, как в мультике, вьющийся покров. И Никите хочется поднести щепоть ко лбу, потом опустить её к животу и дотронуться дважды до плечей. Потом этот снег так же внезапно превращается в песчаную бурю, которая гораздо хуже. А фигура в покрове не исчезает. И даже приобретает очертание женщины. Только… то ли укороченной женщины, вроде как, безголовой. Женщина с крыльями и без головы – это может быть только богиня Победы. Смысл тот же. Победа может быть стремительной, как полёт, или медленной, как парение. И странной, как безголовая женщина, у которой в оружии лишь сердце, которое чутче оттого, что нет головы. А Победа всегда думает сердцем, как бы то ни было.
