В сгущавшихся сумерках Филатыч осторожно крался к лагерю противника, сжимая рукой в кармане смертоносный пистолет. Чтобы обмануть бдительного Волка пришлось обогнуть островок и двигаться против ветра. Запах! Византиец грустно подумал, что его, немытого, потного и перепачканного всякой болотной дрянью, запросто за сотню шагов учует даже человек. Хотя, с другой стороны, наоборот тоже верно? Он замер и принюхался: ветер доносил вонь какой-то падали, запах дыма и варёных макарон (откуда у них макароны?), амбрэ мокрой волчьей шерсти и ароматный душок женского пота. Всё правильно! Костра не видно, уже прогорел. По ощущениям, он от лагеря уже всего шагах в сорока. О, даже разговор слышно, только слов не разобрать. Принятый час назад порошок для активизации ночного зрения наконец заработал в полную силу. Вот и подходящий куст… Пистолет в водонепроницаемой кобуре, заранее обработанный отбивающим запах средством, аккуратно присыпан травой и хвоей. Вперёд! Через десятка полтора шагов он оказался в освещённом углями догорающего костра пространстве и, как бы жалобно, подал голос:
– Эй! Не стреляйте! Сдаюсь!
Иван, чертыхаясь и передергивая затвор Атаса, выскочил из палатки, больно наступив при этом коленом Рогнеде на поясницу. Ещё через пять секунд в поле зрения появился Серый с вздыбленной на загривке шерстью. Уже заснувший было Илья очумело вскинулся, ощупкой ища дубину.
– Ага, шпион! – прорычал Волк, – Ишь, подкрался, даже я не учуял!
Филатыч стоял смирно, подняв руки вверх на всякий случай.
– Руки вверх! – нервно скомандовал Иван.
– Да я и так уже…
– Оружие есть?
– Нету…
– Говорит, нету оружия, – зачем-то подтвердил Иван Волку, от растерянности, наверное.
– Мало ли, что он там говорит! Обыщи-ка его! – грозно рыкнул Серый, принимая, тем не менее, более мирную позу, – А ты, Илюша, дровишек в костёр подкинь!
Иван, закинув Атас за спину, приблизился к византийскому засланцу и принялся его неуклюже обыскивать. Филатыч прикинул, что можно было бы курсанта-стрельца треснуть лбом по носу, сорвать автомат и замочить всех, начав с Волка, но рисковать не стал.
Обыск результатов не дал, кроме перочинного ножа и затрёпанного паспорта на имя Ивана Филатовича Кеовина, 1922 года рождения, военнообязанного, холостого, прописанного в Ленинграде.
– Давай-ка, я тебе руки свяжу, господин шпион… Филатыч! – бдительно сообразил Иван вслух, – Рогнежка! Дай верёвку!
Принесенной верёвкой он тщательно обмотал запястья врага, заметив крупную бородавку между большим и указательным пальцем. «Вроде, раньше у него такой не было?» – засомневался Иван, но точно вспомнить не смог, хотя всего несколько дней назад, в поезде, три часа подряд эти руки раздавали карты и наливали пиво прямо перед его глазами.
– Садись к костру, допрашивать тебя будем!
Филатыч послушно сел, облокотившись спиной на пенёк и вытянув к огню уставшие ноги. Иван велел Рогнеде вести протокол. Допрос взял на себя Волк, как старший по званию.
– Имя?
Вопрос был несложный.
– Микаэлас Александриди, – бодро соврал Федотыч (зачем настоящее имя называть?).
