Прошло пять дней с тех пор, как они вернулись. Папа поступил мудро: не стал вываливать на больную голову нравоучения и говорить, что предупреждал. Вместо этого он промыл Асин раны и перевязал ее, поставил на стол плошку чуть теплой каши, кружку молока и сел напротив, сложив шпилем руки у лица. Он не находил себе места, старался быть рядом как можно чаще. Но ни разу Асин не услышала от него и слова осуждения.
На второй день папа познакомился с Миррой: матушка воспитательница приняла ее в стены церкви и выдала новое платье – светло-синее, из-за чего девочка казалась еще бледнее. Ходить она не могла – не держали тонкие, как веточки, ноги, – зато хватала руками, дергала, била. В общем, делала все, что делают маленькие дети, только начавшие познавать мир. Конечно, ее длинные волосы пришлось отрезать по самые уши, и теперь она напоминала белый пушистый цветок.
Когда Асин с папой заглянули в церковь, с Миррой сидел Атто. Гладя ее по мягкой макушке дрожащей рукой, другой он выкладывал из мешка различные сладости. Матушка воспитательница, грузная женщина в платье болотного цвета, осуждающе смотрела на него маленькими глазками, которых было почти не видно из-за больших круглых щек. Слышно было, как она ругалась, тщательно подбирая слова, чтобы не учить детишек плохому. Но Атто лишь отмахивался, бросал: «Ну чего раскричалась, тетка?» – и протягивал Мирре то маленький глиняный горшочек с вареньем, то орешки в меду.
Общалась Мирра звуками, почти как кот, который снова пропал, изрядно подчистив собачьи запасы еды. Но по интонации легко можно было догадаться, довольна она, рассержена или хочет есть. «Бедная девочка», – причитала матушка воспитательница, но на всякий случай убирала подальше все бьющиеся и острые предметы.
Папа же в подарок принес ей железных рыб на веревке, которых повесили у окна. Всякий раз, когда рыб тревожил ветер, они бились друг об друга и задорно, точно маленькие колокольчики, звенели. Этот звук успокаивал Мирру.
Оставшееся время Асин проводила дома. Ей захотелось самой, пусть и с папиной помощью, починить маленькую птичку, изрядно уставшую путешествовать в кармане. После столкновения со стражем она даже перестала дергать лапками и постоянно заваливалась на круглый бок. Папа же был рад поделиться с Асин хоть частью своих знаний.
Так они и жили – привычно тихо, даже немного скучно, пока ранним утром пятого дня не пришел не самый приятный для Кочевника гость. На сей раз Вальдекриз постучался и вежливо, как тварь из легенд[1], дождался приглашения войти – лишь после этого переступил порог. Заспанная Асин, которая сегодня позволила себе полежать подольше, помахала ему перебинтованной рукой и уже собиралась против воли папы пригласить Вальдекриза позавтракать с ними, но ее перебили.
– Собирайся, Ханна, хватай нашивку – и пошли. Объявили общий сбор. – Вальдекриз зевнул в кулак, потер глаза, под которыми залегли круги, и кивнул на дверь.
И вот они стояли в самом центре волнующейся, шепчущейся, такой же сонной толпы. Асин доедала хлеб и облизывала жирные после масла пальцы, а Вальдекриз, облокотившись на ее плечо, сгорбившись, озирался, будто пытался углядеть кого-то. Спешная прогулка до Рынка и бьющий в лицо ветер помогли Асин проснуться, и она чувствовала себя чуть бодрее окружавших ее людей, которые растянулись по площади перед широкой белокаменной лестницей, ведущей в главное здание училища.
