Коля направился к гильотине, где парни из его бригады рубили металлические пластины. «Вот сейчас возьмусь за дело! – думал Коля. – Ничего, что стучит в голове и мутит, перетерплю, переболею!» Коля подошел близко-близко к своим напарникам и прокричал: «Ребята, давайте помогу!» Те из-за заводского шума и грохота не совсем разобрали, что говорил им вечно нетрезвый Мотя, но все же обернулись. Коля смотрел в их лица, и ему казалось, что он пытается им улыбнуться, но в глазах ребят застывал ужас. Коля не понимал, что происходит. «Клац-клац!» – молотил железный зуб гильотины. «Клац-клац!» – эхом отзывалось внутри головы. Потом удар, еще удар, и Коля не совсем уже понимал, в голове ли это, или все же так стучит гильотина. «Нет, – догадался Коля, – это не гильотина, точно голова!» Внутри, в самом центре воспаленного мозга, действительно что-то напряглось, застучало, запульсировало, потом еще раз напряглось и дернулось. Да так, что Коле почудилось, словно на него вылили ушат с горячей свиной кровью. Он не знал, почему земля трясется и плывет, плывут лица людей вокруг и он сам плывет куда-то, подхваченный горячими волнами крови внутри своей головы.
А потом не было уже ничего. Лишь бетонный пол цеха, боль в плече и шум в ушибленной голове. «Надо срочно подниматься! – подумал Коля. – Что люди скажут?! Теперь точно уволят! Не смог устоять на ногах – значит нетрезв!» Коля тихонько попробовал приподняться, голова чувствовала себя лучше, тошнота совсем исчезла. Снова хотелось жить, дышать, шутить и работать! «Обязательно куплю цветы и, наверное, сам испеку пирог, хорошо, что внимательно когда-то следил за ловкими руками жены, когда та стряпала, и запоминал рецепт!» Коля совсем поднялся и уверенно встал на сильные ноги. А люди все равно кричали. «Да перестаньте, ребята, все хорошо, я даже не ушибся!» Но люди продолжали кричать и суетиться:
– Удар! Удар!
– Какой еще удар? – не понимал Коля.
Но все же пошел взглянуть туда, где толпились люди. На холодном бетонном полу лежал он сам… Лежал на боку, как-то неестественно поджав под себя ноги, с синим, искаженным в уродливой улыбке, лицом, изо рта шла белая пена, она пузырилась и струей стекала на бетонный пол, некрасиво пачкая левый приоткрытый глаз. Над ним склонялись два молодых парня. Он хорошо их знал, и даже любил. Один держал голову, другой растирал руки. «Смотри-ка и не побрезговали!» Коля видел, как приехала скорая помощь, как его тело несли в машину, как возился возле него бледный мастер. А потом все вмиг исчезло… Люди, лица, боль и суета… Все перестало существовать, кроме одного этого единственного дня, кроме огромных испуганных глаз его жены и дочери, кроме сожаления и безысходности оттого, что так и не успел обнять их и попросить прощения. Он становился бледным облаком, и это облако видело, как жена несет ему белые цветы, и облако горевало, что несет она, а не он, Коля, ей – такой родной и близкой, такой одинокой и постаревшей. Если бы только все можно было исправить, если бы можно было остановить стрелки часов, то все могло бы быть иначе! Не лежал бы сейчас в его именной душевой кабинке одинокий кусочек мыла, не стояла бы сиротливая невымытая чашечка с недопитым кофе в цеху на металлическом столе. Все могло бы быть иначе! Могло бы, но уже никогда не будет. Теперь он – белое облако.
Темным утром идут молодые сварщики мимо заводской проходной, шутят и хохочут. Один останавливается, словно наткнувшись на невидимую стену. Это тот, что держал Колину голову на своих коленях. Долго всматривается в пустоту и вдруг улыбается одними глазами:
