Ужас, испытанный под Чёрной горой, едва ослаб, и Анипа не хотела попасться на глаза родителям. Уговорила брата до времени спрятаться на лежанке и помалкивать о проклятом камне. Анипа первая пробралась в мясной полог, пропитанный тёплым запахом чадящих жирников. За ней бесшумно спустился Матыхлюк. Здесь, в брюхе спящего кита, Анипа почувствовала себя в безопасности. Знала, что сюда не доберётся ни одно из уродливых созданий Скрытого места – никакие уловки и наваждения не помогут им пройти мимо оберегов, упрятанных в стену древними охотниками и сохранивших силу по сей день.
За два года родители преобразили землянку, изгнали следы запустения и возвратили ей жилой вид. Когда Утатаун, папа Анипы, в позапрошлом году покинул летнее кочевье и, спасаясь от беды, привёл аглюхтугмит в Нунавак, их встретили пять захудалых землянок, соединённых узенькой, едва приметной тропинкой. Две нижние, с обвалившейся крышей, пустовали и сейчас. В новое стойбище с папой пришли столько человек, сколько у Анипы пальцев на руках, и ещё один. Трёх укрытий им вполне хватило. А ведь когда-то, по рассказам старика Айвыхака, Анипе не хватило бы пальцев на руках и ногах, чтобы посчитать всех аглюхтугмит. Не помогли бы и пальцы брата. И пальцы мамы с папой. Их род был большим, славился мужчинами, бившими кита, и женщинами, украшенными множеством чёрных полос. К ним с почтением относились и другие береговые люди, и люди оленные. Аглюхтугмит устраивали празднества, отзвуки которых достигали Верхнего и Нижнего миров.
– Так, говорят, было… – вздыхал Айвыхак. – Но было давно. Только старики и помнят.
Анипа выглянула в узкий летний проход. Возле малого очага никого не обнаружила – летом им пользовались редко, предпочитали работать у открытого большого очага с другой стороны землянки, – поэтому смело скользнула вдоль стенки и махнула Матыхлюку. Вместе они, осторожно ступая по каменным пластинам пола, перебрались в затенённый спальный полог, где Анипа жила со своим мужем. Сняли с себя мокрую одежду, вывесили её на сушильную треногу и шагнули к лежанке, чтобы переодеться в сухое, но маме потребовалась горстка жира из запасника – она пришла за ним и остановилась в проёме.
Канульга, мама Анипы, была высокой и сильной: без посторонней помощи снимала с санок убитую нерпу, ворочала валуны и растягивала моржовую шкуру так, что та звенела при порывах ветра. На входе в землянку она единственная пригибалась, а входной подкоп, сейчас затопленный талыми водами и до зимы прикрытый китовой лопаткой, папа прошлой осенью расширил и немножко углубил, чтобы маме не передвигаться по нему на коленях. Бабушка Стулык с гордостью говорила, что прежде в их роду таких женщин не было. Однако догадливостью мама не отличалась, могла не заметить странного поведения детей. Анипа улыбнулась и протянула ей мешок с перемешанными ягодами и растениями.
– Я упала, и всё помялось.
Анипа посмотрела на брата, попыталась взглядом внушить ему, что в сущности говорит правду.
– Но завтра я пойду и… постараюсь не падать.
Канульга рассеянно заглянула в мешок. Анипа не торопила её с ответом. Знала, что маме нужно время. Быстро отвечать она не умела.
Прежде, когда Анипа ещё не родилась, мама была вполне смышлёной, не выделялась ни силой, ни ростом. Всё изменилось после встречи с гнусной старухой из оленных людей. В тот день папа ушёл с мужчинами на охоту, а старуха притворилась несчастной и голодной, попросилась переночевать. Мама накормила старуху моржовым жиром. Увидев на ней изношенные штаны, отдала ей свои новенькие. Старуха якобы в благодарность взялась расчесать маме волосы. Усыпляя Канульгу диковинными напевами, она вела костяным гребнем, а когда мама уснула, срыгнула на пол съеденный жир. Обычная еда старуху не привлекала. Она просунула маме в ухо длинный крючок из моржового клыка, каким ловят навагу, – подцепив, вытащила и съела одну половину мозга. Затем через другое ухо вытащила другую и убежала, оставив маму лежать без чувств.
