В тридцать пять Нестор всецело отдался психиатрии. Бросив перспективное место в Твери, перебрался в губернскую глушь в упомянутый выше закрытый психоневрологический пансионат при МВД.
Пансионат находился в вековом сосновом бору в паре десятков километров от ближайшего районного центра. Если говорить точнее, то пансионатом данное заведение числилось лишь в отчётных бумагах; фактически заведение становилось пожизненным домом для одиноких лиц, имеющих заслуги перед Отечеством, но совершивших тяжкие преступления по причине потери рассудка. Таковых на данный момент в пансионате числилось пятьдесят семь душ, их и наблюдал Хрулёв в должности штатного психиатра, с энтузиазмом первооткрывателя изучая сломанный человеческий разум каждого бедолаги.
В копании в мозгах обезумевших, Хрулёв находил ту непредсказуемость, которую утратил в отношениях с нормальными людьми, открывая новые грани человеческой сущности, и скрупулёзно фиксируя свои размышления в журнале наблюдений, ставшим, по сути, его научным детищем. За каждым жильцом пансионата была своя неповторимая, порою невероятная история жизни, в которой как в фантастических романах переплетались и бескорыстное благородство, и безумная любовь, и беспримерная отвага, и падение в индивидуальную бездну людской трагедии. И от того, что это была реальная жизнь, а не придуманные романы, личные дела пациентов для доктора были привлекательнее прочих общепринятых наслаждений жизни, включая женщин, алкоголь и деньги. Он докапывался до сути, породившей безумие конкретной личности, выкладывая паззлы каждого закоулка причнно-следственных связей, составляя полную дорожную карту, приведшую к сбою разума.
У Хрулёва был свой кабинет, из которого вела дверь в выделенную ему для проживания комнату. Комната имела окно, кровать и ни одного повода считать её тоскливой. В окна по утрам светило Солнце, а в открытые форточки круглые сутки лился густой воздух с ароматами хвои, заполняя лёгкие её обитателя.
Уже семь лет Нестор наслаждался социальным дауншифтом, благотворной непостижимостью окружающей природы и непаханым полем экспериментов, которые уже давно поглотили основную часть его интересов в жизни.
Хрулёв так и не понял, что его разбудило – то ли бесцеремонный солнечный луч, настойчиво слепящий сквозь закрытые веки через узкую полоску неприкрытого шторами окна, то ли телефон, в вибрационном экстазе колотящийся о початую бутылку коньяка на столе. Нестор дотянулся до телефона и, не открывая глаз, прижал его к уху, сонно выдохнув:
– Слушаю!
– Нестор, бродяга, скоро буду! Проездом на два дня! Готовь палату!
– Дарик, ты что ли? – Нестор, посмотрел на часы, – Сейчас пять двадцать… Во сколько ждать?…
– Всё, ловлю такси и с вокзала – в вашу богодельню! Через пару часов пожму лапу!
Телефон замолк, Хрулёв потянулся, зевнул, поймал взглядом бутылку на столе и произнёс:
– Ну что, Проведение, веди меня, я твой!
Первое субботнее майское утро в сосновом бору, лёгкий щебет птах, жужжание проснувшихся насекомых, потрескивание падающих веток, бисер паутинки с росой между веток на фоне молодого весеннего солнца и блаженная тишина – если есть что-то более погружающее в негу и пасторально – завораживающее для обитателя бетонных джунглей – дайте мне знать и я вкушу новое блюдо безупречной природной гастрономии.
Нестор любил вот так с утра при наличии подходящей погоды, сделать тройку кругов пробежкой вокруг главного здания пансионата. Учитывая размеры последнего, круг выходил в триста – триста пятьдесят метров.
