Царь понял что произошло, лишь когда увидел Федора Басманова с окровавленной саблей.
– Ты?! – выпучил он глаза.
В них не было радости, одно изумление.
– Я, государь. Кажись, вовремя. Всех утырков повязать и в телегу, лично разбираться стану, – отдал он приказ стрельцам в легких осенних кафтанах.
– А что ты тут делаешь, Федька? – царь отер взмокший подбородок рукавом рясы. – Я ить тебе велел в Слободе сидеть, палаты мои стеречь.
На Федора и Ивана Васильевича все глядели с испугом и недоумением, в том числе и скрученные на полу «утырки». «Ца-а-рь, – выдавил наконец из себя один из них. – Не может быть…» Другие задергали ногами, запричитали: «Прости, царь-батюшка, по скудоумию сотворили!» Того что лишился кисти, сразу закололи, чтоб не орал.
– Не мог тебя одного отпустить, благодетель, – ответил царский любимец. – Сердцем чуял беду.
Прищурил свои синие глаза и варяг-молодец. Склонил пшеничную голову набок, пристально разглядывая Ивана.
– Государь? – спросил парень.
– Он самый, – ответил царь, подошел к нему, приобнял. – Спасибо, друже, за услугу и преданность отблагодарю. Как звать?
– Кашка. Димитрий сын Адамов. В кромешники записаться иду, скверну на Руси выводить.
– Адамов?
– Родич из свеев, мать от новгородских словен. А ты точно царь?
– Тебе что, метрику церковную показать?
– Чего же лысый, как коленка?
– Тебя не спросил, утырок, – буркнул Иван. – Федор, дай ему денег.
– Нет с собой, государь.
Царь по-простому задрал полы рясы, спрятал кинжал за широким кожаным поясом, подошел к Басманову.
– Ты, и без монет? А это что?
Он взял опричника за руку. На указательном пальце блестел широкий перстень из красного камня в золотой оправе.
– А-а, это я у шведа Ларсона, капитана королевских керасиров в кости взял.
Сказал и прикусил язык.
– Так, значится, вы в Ливонии воюете?
– Да нет, государь… я хотел… то было еще при Волыни.
– Ну, а коль при Волыни, тогда и ладно.
С этими словами государь принялся стягивать с пальца Федора перстень. Тот кривился от боли, но молчал.
Иван поглядел на камень.
– Рублев на шестьдесят потянет. А?
– На сто, благодетель, – ответил, хлюпая носом Басманов.
– Держи, Кашка, – протянул царь перстень парню. – Дал бы более, да, вишь, нет. Жалую сей же час опричником. Земельку земскую тебе потом подберу.
Казалось, Дмитрий всё ещё не верил, что перед ним государь всея Руси, которого в народе величают то Мучителем, то Грозным.
– Не надобно мне, – отстранил он руку с подарком. – Я ить не за деньги стоял, а за правду.
– Царево подношение отвергаешь?! – вскипел моментально государь.
– Точно, Грозный, – ухмыльнулся парень. – Коль ты царь и опричником нарек, возьми лучше к себе, предан буду.
– Хм. Шустер. Поглядим. А тебе, Федька, вот моя благодарность.
Царь со всего размаху ударил Басманова ладонью в лоб. Тот отскочил к стене, споткнувшись о лавку, растянулся на полу.
– За что, государь?
– Не смей более меня ослушиваться. Ишь, надумал за царем следить! Твое дело собачье – приказали, выполняй.
Народишко в корчме все это время сидел притихший, не смея пошевелиться. Кабатчик и вовсе превратился в соляной столб, а когда царь «отблагодарил» Федора принялся беспрестанно икать.
Царь подошел к нему.
– И с тобой за хлеб-соль расплачусь, Иван сын Григорьев. Ну-ка, Федька, что там у тебя на деснице еще блещет?
Басманов не заставил себя ждать. Быстро стянул с пальца на другой руке перстень, правда, не такой богатый, протянул целовальнику. Тот низко поклонился сначала царю, потом опричнику Басманову.
