– Спасибо тебе и на том, голубчик, – сказал барин и сунул ему в руку пятак.
А кучер торопился снова запрячь коней и уже подсаживал господ в кибитку.
– Иди, не толкайся тута. Вишь, господа ехать желают, – резко прикрикнул он на Федора.
А тот стоял, неловко сминая шапку, и долго кланялся вслед уезжающей карете с бубенцами.
Досадно стало ребятам, что все так быстро закончилось. А у Холодоши острый ком подкатил к горлу, и необъятная грусть охватила его ледяное сердце. Из маленького окошка кареты глянуло на него ласковое лицо Ляли с мягкой доброй улыбкой. Ляля помахала рукой ребятам, но Холодоше показалось, что она помахала именно ему.
Вскоре тройка вовсе скрылась из вида, унеся с собою звон бубенцов, а Холодоша все стоял посреди дороги и глядел в бесприютную даль длинной неровной дороги.
Медленно и тоскливо потянулись дни. Все больше пригревало солнышко, все шире растекались лужи, в них капали тяжелыми слезами толстые сосульки с крыш, все ниже проседал старый пожухлый снег.
Грустными сделались и Холод Иванович с Морозом Васильевичем. Они часто охали и все жаловались:
– Уходит наше время.
А Холодоша целыми днями молчал, был угрюм и задумчив. Ему уже не хотелось бегать в деревню к ребятам, забыл он про свои прежние шалости и забавы. Как старичок, вяло бродил он по лесам, низко опустив голову и едва поспевая за своими наставниками.
А однажды он и вовсе не заметил, как отстал от стариков где-то на лесных перепутьях. Глядит, а перед ним широкая поляна. А посреди поляны зайчишка сидит, глаза раскосые, одно ухо длиннее другого. Трусишка прижал ушки, дрожит, моргает от страха. Ему бы убежать, да некуда – справа канава, слева бугор, а позади ручей журчит, вода в нем звонкая бежит.
Холодоша тихо улыбнулся:
– Не бойся, косой, я тебя не трону, я помогу тебе.
И Холодоша стал хлопать в ладоши, чтобы ветер направить, зайку на тот берег перегнать. Хлопнул он раз, хлопнул два… Но вышел только глухой мягкий шелест, будто встрепенулись тонкие воробьиные крылышки. Холодоша глянул на свои ручки, а они-то будто не его – теплые, розовые, с капельками воды, стекающими на землю.
Зайчик с удивлением посмотрел косыми глазками на него и, набравшись смелости, прыгнул через широкий ручей. Однако беляку не повезло, и он угодил всеми четырьмя лапами прямо в студеную воду. Но тут же выскочил, отряхнулся и дал деру.
А Холодоша остался один на поляне.
– Кап, кап, кап… – звенело все кругом.
Становилось нестерпимо тепло, стало трудно дышать. Холодоша почувствовал, что весь горит.
«Неужели я заболел,» – только и успел подумать он и упал на подтаявший снег.
Он не помнил, сколько пролежал так. Сквозь забытье до него доносилось тонкое теньканье птиц, радостный плеск ручейка и звон бубенцов проезжающей тройки. Потом где-то совсем рядом послышались тяжелые неторопливые шаги.
– Маленькую барышню из Романово в город повезли на это… как его там будет… на представление, значит, – прохрипел над самой Холодошиной головой знакомый стариковский голос. – В хоромине, стало быть, действо давать будут.
Голос, без всякого сомнения, принадлежал не кому-нибудь, а Холоду Ивановичу.
– Да не в хоромине, а в теятре, в самом что ни на есть настоящем, с актрисками и музыками. Так-то вот. Ох, забавно как будет! – это говорил уже другой знакомый старик – Мороз Васильевич.
Старики, вероятно, не заметили лежащего на снегу маленького Холодошу. А он попытался раскрыть глаза, да не мог, хотел вскочить на ноги, закричать во все горло, но голос не слушался его, и ноги будто онемели. Невероятная тяжесть навалилась на него глухой дремотой, и он уже ничего не помнил. Лишь ускользающий звон колокольчиков все звучал в его голове бесконечной непрерывной песней.
