За всеми этими размышлениями я чуть не пропустил появление Сергачева, который был одет, как всегда, скромно и неприметно, словно для того, чтобы надежнее затеряться в толпе.
От своего неизменного плаща андроповских времен он, правда, отказался, но то, что было надето на нем сейчас, было явно не от Версаче, Гуччи или Дольче и Габбана – нечто неяркое и бесформенное, явно производства артели «Москошвея».
Поздоровавшись со мной, Сергачев извинился, отвел Пашу в сторону и долго с ним о чем-то говорил. Паша молча слушал, кивал головой, пару раз взглянул в мою сторону, а потом куда-то ушел, не на улицу, а вглубь вокзала, может быть, пошел сергачевский багаж получать.
– Ты машину водишь? – спросил меня Сергачев.
Я возмущенно пожал плечами.
– Ах да, извини, ты же водила, дальнобойщик, ас шоссейных дорог. Тогда поехали.
– Куда?
Теперь уже плечами пожал Сергачев:
– В гостиницу. «Саксонский двор» называется, может быть, слышал...
– Слышал, – буркнул я. – Поехали.
Всю дорогу Сергачев молчал, в окошко не смотрел, сосал свои леденцы и о чем-то думал.
– Как там Светлана? – наконец решился спросить я.
– Нормально, – ответил Сергачев, – хорошо. Скоро приедет.
– Правда? – обрадовался я.
– Правда, – вздохнул Сергачев. – Сейчас ей лучше здесь находиться, чем там.
Он громко чмокнул леденцом, облизнул губы.
– Ты Наташку-то видел?
– Видел. Только мало мы пообщались, в пятницу дело было, когда мечеть...
– Да, мечеть, – согласился Сергачев. – Наташка сейчас в Монтре науки разные изучает.
Он снова вздохнул, сожалея, видимо, о не изученных им науках.
– А я так и не понял, чего она в этот Монтре поехала.
– Там, понимаешь, Леша, пансионат такой находится, для сильно благородных девиц, они там политесам всяким обучаются, на лошади ездить, вилку правильно в руке держать, на языках говорить.
– Ну, вилку держать и я мог бы научить.
– Ты научишь, пожалуй. У тебя с ней ничего тут не было, кстати?
– Ничего, – честно сказал я.
– Ты мне смотри, девку не порть. А пансионат этот хороший, там младшие дочери всех королевских домов Европы обучаются, так что – завидная невеста вырастет.
Тут мы свернули на ту улицу, где стоит «Саксонский двор», и я уже начал пристраиваться к тротуару, но Сергачев сказал:
– Дальше поезжай, до угла, а потом направо, через два дома остановишь.
И когда мы приехали, добавил:
– Вот тут я и буду жить. Пока. Окна вон – на четвертом этаже, пять окон от угла. Это так, на всякий случай, чтобы знал.
– Вы квартиру сняли?
– Зачем снял? – обиделся он. – Купил, по случаю. Я Германию люблю, народ мыслителей и поэтов, Гете, Бетховен...
– Гайдн, – проявил я неожиданную эрудицию.
– А вот Гайдн – нет. Ты песню такую слышал – «Дойчланд, Дойчланд убер аллеc»? Так это Гайдн сочинил... Все, пока, до вечера!
И он пошел, на ходу вытаскивая из своего москошвеевского плаща ключи от купленной по случаю гамбургской квартирки.
А вечером мы втроем смотрели новости, и Паша злыми глазами глядел на экран и переводил мне, слово в слово, все, что говорилось об убийстве в Чикаго четырнадцати главарей итальянской мафии, а в конце было зачитано оставленное преступниками письмо. Оно точь-в-точь повторяло послание, которое получил берлинский муфтий – некто просил приготовить десять миллиардов долларов для Господина Головы из России.
* * *
– Все в порядке? – спросил «Мандарин», отрываясь от бумаг, разложенных на старом письменном столе, взятом из какой-то бухгалтерии или канцелярии, а, может, просто найденным на помойке.
