я чувствую,
как меняются слова твоей песни,
«мы больше не вместе»
рыдая от счастья,
кричишь ты мне вслед,
я разбиваюсь о скалу полную осадка от солнца,
о да, моё тело,
разъедает лавовой коркой слова «любовь»,
я пью феназепам и бакласан,
но расслабление не приходит ко мне,
мне приходится мешать фруктовое пиво с парниковым газом и дождевой водой,
одной ногой в могиле,
мы никогда и не были,
мы никогда и не были,
мы никогда и не жили,
повторяю по совету психолога в день по сто тысяч раз в кровавом лифте с первой кружкой чая и первой сигаретой за день,
когда небо падёт тебя не останется и стены с этими сраными обоями не будут бросать на меня усмешки свои в стиле:
«а мы помним, мы помним!»
та цистерна в которой мы успели заняться любовью,
то самое место с твоим рисунком,
слёзно упадёт с штукатуркой кровавой на болевые точки мои,
живи,
ведь иллюзия – жизнь,
наслаждение – смерть…
поместите в мои легкие опиум,
у меня фенантреновая группа крови,
стану воспевать акафисты
сатане,
пользуя лаунданум.
жизнь без жалости,
с ножа в грудь ударила,
люди никогда не знали, что это,
но им нравилось,
они употребляли,
звали «бессмертный камень»,
а я не знаю больше кто я,
не больше, чем никто.
до дрожи по коже Гомер сказал:
«напиток, что дает забвение печалей
и причиняет нулевого порога боль»
а что нужно ещё?
я не оставила себе ничего,
я твое,
и я не против,
ни за что не откажусь.
«религия – вздох угнетённой твари,
сердце бессердечного мира,
дух бездушных порядков,
религия есть опиум народа.»
панацея веков,
что дала людям все,
иллюзия счастья,
кому оно нужно,
кроме несчастных?
оказалось есть множество таких, как я,
обещали осадки…
вколите морфин, кодеин, хотя бы синтезированный героин,
мне неважно,
мне похуй,
я твой плед на пожизненный срок,
преданный пёс,
если я просто жалкая тряпка,
то вытирай ею окна…
вулканический пепел на моём затухшем солнце,
твой голос был звуком тенор—саксофона,
теперь в ухе отдаёт щелчком затвора,
спина исполосована твоими плетями,
ленты с твоих красных волос сжимают лёгкие и все аорты,
никчемные мечты ищут приюта на северном побережье,
попробуй мои кровь и слёзы на вкус,
вылей из моей любимой кружки себе прямиком в рот,
попробуй и ощути хоть что—то,
держи меня подальше от кнопки самоуничтожения и самовозгорания,
на зелёной ветке я издыхаю,
разбивая об руки пустую бутылку,
силком меня депортируют обратно,
силком меня тащат на парад,
меня тащат на свет,
меня тащат на милю надежд?
нет же,
меня тащат от тебя подальше,
на выход,
каждую ночь я в панике задыхаюсь и разлагаюсь со своими чувствами на запястьях и ключицах оставляю надрезы чтобы в морге меня точно смогли опознать.
красные маки,
иллюминатор,
ты видишь мир
через скафандр.
тебя не ждёт
ничего,
кроме звёзд
и застеклённых
цветов.
и если спросишь:
«как ты?»
отвечу – нормально.
это не будет правдой,
и никогда ей не станет.
жизнь в вакууме,
задержки дыхания,
красные маки
перед глазами.
неужели я
умираю…?
в оставшемся акте я умираю на закате/рассвете падаю с окна на чью-то новую тачку и если присмотреться к ней она настолько же белая насколько и грязная в твоей записке пришитой нитью кровавой к моему сердце написано какой я прекрасный и какой я несчастный но слишком поздно менять решения перед операцией по уничтожению мрази скажи сразу сколько ты на мне видишь грязи слизь слякоть неоновые вывески за театром курят дешёвые бляди моя кожа плавится под давлением сто семьдесят по фаренгейту решайся быстрее говорит голос в голове мне болевые точки что—то клюёт и это птицы слетаются на меня пока я допиваю одиннадцатую пинту в разгромленном баре падаю и у моего тела бегают мелкие дети с криками типа нифига себе вы видали видали держи меня дальше от выживания в подмосковных санаториях или где—то там блять ещё около красного/чёрного моря да хоть у лисьей бухты плевать,
