Правительность. Власть и правление в современных обществах - страница 14

Четвертая особенность этой книги, связанная с моим нежеланием отделять тематику правительности от более широкого контекста исследований Фуко, – это наличие в ней серьезного анализа и размышления о разных формациях власти, которые не связаны напрямую ни с правительностью, ни с ее либеральными искусствами. Самое явное – то, какое место здесь отводится для понятий биополитики и суверенитета. Независимо от достоинств и ограничений данного обсуждения я рискнул предположить, что отношения власти не сводятся к тому, что схватывается понятием и анализами правительности, каким бы полезным ни представлялось внимание к рационализированным попыткам руководить поведением.

Это внимание к несводимой множественности властных отношений неотделимо от методологических проблем того, как сегодня должны анализироваться режимы практик и отношения власти, чтобы в этом анализе отличаться от своего либерального самоописания или своей программной рациональности, а также от концептуальных отношений между суверенитетом, насилием и исключением (Dean 2002a, 2007). В том, что касается этих тем, Джорджо Агамбен, который поднял вопрос об отношениях между, с одной стороны, суверенитетом и биополитикой, выявленными в «лагере» (Agamben 1998; Агамбен 2011), с другой – использованием исключения в рамках управления (Agamben 2005; Агамбен 2011), доказал, что результаты его критической и теоретической работы невозможно просто так отвергнуть, несмотря на значительные оговорки (Dean 2004, 2007). В критических обвинениях в адрес Агамбена за то, что он основывает анализ власти на суверенном праве смерти и не дает различения, необходимые для анализа либеральных демократий (Rabinow, Rose 2006), слышно эхо критических выступлений Фуко против тех, кто использовал «фашизм» как «аналитическую сетку» для политик разоблачения и страха перед государством, а также его неудовлетворенность своими ранними взглядами на биополитику как то, что усиливает направленные на геноцид импульсы государства. Мы должны признать отступление Фуко в исследованиях власти от некоторых крайних тезисов или крайностей интерпретации и его разрыв с некоторыми из коллег. Но следует признать и множественность властных отношений в либеральных демократиях и даже в определенных режимах практик. Проблема, с которой мы недавно столкнулись, состояла не в воображаемом фашизме либерально-демократического государства, а в том, как суверенные и принудительные типы рациональности и техник – от концентрационных лагерей до систем общественных работ[46] – были внезапно и непредсказуемо перенесены на территорию самого либерального искусства управления.

История размышлений Фуко о правительности, возможно, прояснит склонность считать, будто либеральные искусства управления каким-то образом переописали или перекодировали более опасные и насильственные компоненты биополитики или суверенитета и потому, быть может, даже сделали их безопасными (о чем я уже писал (Dean 2007: 86–87)).

«Заглавный» опыт первого десятилетия XXI века – от «войны с терроризмом» до упреждающего использования военной силы для запуска крупных войн и откровенно негуманного обращения с беженцами и «военнослужащими противника» – несомненно, поставил крест на этом предположении об относительно мягком характере современного либерализма и самоочевидности различия между либеральными и авторитарными режимами, подпитываемого здравым смыслом, а равно и научными исследованиями (Dean 2002a). Во времена Фуко одна из наибольших опасностей заключалась в радикальном левом рефлексе – клеймить каждое презираемое действие государства как «фашистское»; и этот рефлекс роднил левых критиков с неолиберальными критиками. Сегодня же особенно опасна легкость связывания всего плохого с презираемым теперь «неолиберализмом», а также некритическое увлечение левых либералов либерально-демократическим словарем, включающим «гражданское общество», «управление» и «безопасность». Большинство примеров отправления власти в недавнее время – от зрелищного вторжения международной коалиции в Ирак до повседневного обращения с арестованными, беженцами, местными жителями, подозреваемыми в терроризме и получателями пособий – не были ни либеральными, ни сугубо управленческими (governmental). В этом смысле внимание этой книги к «авторитарной правительности», а также допущение, что понятие «правительность» применимо не только к нелиберальным формам управления, но и к обширной области отправления власти в современных либеральных демократиях, были нацелены на то, чтобы вооружить читателя необходимым скепсисом по отношению к программным заявлениям либерализма.