Правительность. Власть и правление в современных обществах - страница 7

Один из первых таких переводов принадлежит бывшему ассистенту Фуко Франсуа Эвальду: за его блестящей работой по истории страхования и социального государства последовала моральная апология предпринимательства и риска в либеральных обществах, где не нашлось места контрповедению[17]. В последние годы появились тексты, которые относят самого Фуко начала 1980-х к апологетам неолиберализма[18]. Подобные прочтения часто основаны на деконтекстуализации исследований правительности и неверных биографических атрибуциях. Попытки переприсвоить Фуко справа встречаются не только в европейском или американском интеллектуальном контексте, но и в российском. Один из показательных случаев – историк социологии, который в начале 2000-х гневно сетовал на «фукоизацию всей страны»[19], а уже в начале 2010-х попытался предстать оригинальным теоретиком полицейского государства без контрповедения. Декларировав ложную генеалогию от Карла Шмитта к Мишелю Фуко, он извлек из фукольдианского открытия историю полицейских идей, а самого Фуко свел к роли второстепенного поставщика некоторых исторических сведений. По контрасту с подобными случаями Дин демонстрирует в отношении предшественников образцовую интеллектуальную честность.

Как ни парадоксально это прозвучит, запрос на ложные генеалогии и фиктивную нормативность лишь подтверждает остроту и востребованность фукольдианских инструментов в осмыслении механики власти. Однако попытки присвоить эти инструменты справа: морализация экономических рисков и конкуренции, пропаганда взаимообратимости Фуко и Шмитта или редукция исследований камерализма и меркантилизма XVIII века к обоснованию «здравого» консерватизма, – несмотря на очевидное интеллектуальное фиаско, несут в себе политическую угрозу. Последняя исходит от усиливающегося тренда: переноса словаря правительности в свод принудительных моральных предписаний. Подобная операция может вестись по линии ультралиберальной, менеджериальной инструктивности, больше характерной для европейских и американских случаев. Или, как в российском случае, может паразитировать на фиктивных интеллектуальных и политических аналогиях. Распорядитель и редактор наследия Фуко Даниель Дефер не случайно ускорил согласование официального издания курсов в Коллеж де Франс, обнаружив в первом пиратском томе существенные ошибки[20]. Одной из наиболее очевидных была сноска, отсылающая к работам Шмитта, которые Фуко с большой вероятностью не читал и совершенно точно не цитировал в лекции. Как оказалось, она появилась в печатном тексте ровно там, где аудиозапись курса обрывалась на время, необходимое, чтобы перевернуть кассету в магнитофоне[21]. Эта «добавленная стоимость», которую редактор по своему усмотрению внес в фукольдианский анализ государственного расизма и политических мифологий, стала ранним и почти невинным штрихом в мифологизации справа. Детальный разбор тезисов и терминологии правительности, которые предпринимает Дин, последовательно характеризуя расхождения Фуко с политическими мыслителями, включая консервативных, – важный шаг на пути, ведущем прочь от ложных интерпретаций.

Александр Бикбов

Теренсу и Алистеру

Я глубоко взволнован тем, что моя книга публикуется на русском языке. Советская Россия оставила у меня впечатление, что сведение ее политического баланса, если можно так выразиться, оказалось куда более сложной задачей, чем считалось в западном антитоталитарном дискурсе. Можно говорить о «правительности коммунистической партии», отличающейся от либеральной правительности, и, вероятно, о позитивной истории такой формы правительности еще предстоит быть написанной. Сегодня в западной прессе Россия час то представляется антилиберальным другим, при этом игнорируются сложные отношения между различными формами власти и управления – либеральными и нелиберальными, иногда патерналистскими и авторитарными – которые существуют и в западных обществах, а также между практиками, применяемыми в отношении многих групп населения (бедных, беженцев, коренных народов, получателей пособий). Кроме того, в прессе недооцениваются последствия явственно «антиэтатистских» дискурсов и «фобии государства» на Западе, а также революционное влияние так называемого «неолиберального мыслительного коллектива»