Пока другая, чужая рука не ослабила, наконец, хватку и пока в легкие не потек, обжигая горло и бронхи, первый, самый сладкий глоток воздуха.
Шкет, наконец, вернулся из ванной, отдуваясь и вытираясь чужим полотенцем. Ну, вот, еще и это, устало отметил про себя Блоха. Хотя после всего, что произошло, это была совсем уж мелкая мелочь, не достойная внимания. Размеры произошедшей катастрофы Блоха ощущал, но еще не осознавал. Что уж говорить про Шкета, еще не отошедшего от всего, что с ним – С НИМ, случилось.
Шкет стоял в мокрой, облепившей тело рубахе – он застирывал кровь, и приглаживал мокрые вихры, обеспокоенно вертя головой, видимо в поисках зеркала. Горло у него все еще болело. Он то и дело дотрагивался до него рукой.
Блоха взглянул на спящую Вику, перевел взгляд на Славика, горой освежеванного мяса лежащего у кровати и, наконец, взглянул на Шкета. Шкет стоял, глядя прямо перед собой и покачиваясь с пятки на носок. Взгляд его был пуст и рассеян. Пружина, та страшная стальная пружина, скрученная в душе Шкета, только что распрямилась, посеяв вокруг себя смерть и разрушения, и теперь Шкет был как заводная игрушка с кончившимся заводом.
Блоха понял, что пора принимать командование на себя.
– Ну, и что дальше? – задал он риторический вопрос.
– Что-что?.. Ясно, что. Доделаем дело и уходим.
– Какое дело?
– Как это какое? Ты что, с пупа съехал? Вот эту сейчас кончим и пойдем.
– Нет.
– Что, нет?
– Нет, – тихо повторил Блоха. – Этого мы делать не будем.
– Почему это? Какого ты вообще?..
– Подожди.
Блоха подошел к приятелю и, глядя ему в глаза, властно произнес:
– Смотри сюда. Сейчас сам поймешь. Мы сюда зачем пришли?
– Ну, – отозвался Шкет, – ясно, зачем. Чтобы эту дуру кончить.
– Правильно. А зачем?
– Откуда я знаю. Мне не докладывали.
– Ага. Мне тоже. Но догадаться-то можно?.. Ты вот этого знаешь? – он кивком указал на Славика.
– Нет.
– А я знаю. Это сын Ордынцева. Это мне Толян еще там, в кафешке сказал. Ты Ордынцева знаешь?
Шкет молча покрутил головой. Не знал он никакого Ордынцева, в гробу он их всех видал. Его начинало потихоньку колбасить, и он хотел только одного – поскорее свалить отсюда и нажраться, ох и нажраться!.. До зеленых соплей, до поросячьего визга… Чтобы руки, наконец, перестали трястись и чтобы забыть обо всем этом. Какой там еще Ордынцев? И какого хрена Блохе от него, Шкета, надо? И какого хрена он вообще лезет, куда его не звали?..
А Блоха продолжал:
– А не знаешь, слушай! И постарайся понять. Ты знаешь, что Папа свою кандидатуру в губернаторы выставил? Про выборы слышал?
– Ну, знаю.
– Так вот, его главный соперник – этот самый Ордынцев. Понял?
– Ну, допустим. – Шкет тряхнул головой, чтобы взбодриться и внимательно посмотрел на приятеля. Что-то тот затевает, умник…
– А эта телка тут вообще не при делах. Ее надо было грохнуть только за тем, чтобы на этого подумали, – он кивнул в сторону Славика. – Тогда что получилось бы? Ордынцев этот – отец убийцы. Понял? Кто за такого голосовать станет?.. Так?
– Ну… – пожал плечами Шкет. Но Блоха видел, что ему уже не все равно, что какие-то мысли уже начали просачиваться ему в голову. Он продолжил:
– Ну вот. А мы что сделали? – сказав МЫ, Блоха благородно согласился разделить с другом бремя ответственности. Хотя, честно говоря, кто там будет разбираться… Это он понимал тоже. – Он теперь не убийца. Он теперь жертва. И отец его, Ордынцев, тоже. Мы сейчас знаешь какую подлянку Папе сделали? И что с нами теперь сделают? Вот так же валяться будем.
