Правые и левые. История и судьба - страница 4

. Дюкенуа не дает партиям названий, он поражается прежде всего самому факту разделения, и первые, кто бросается ему в глаза, это «левые», хотя он этого слова не употребляет. «Другая партия, – продолжает он, – занята людьми, у которых взгляды менее возвышенные, убеждения менее определенные и которые потому отличаются слабостью и боязливостью, гибельными в нынешних обстоятельствах». Тенденцию к сбору некоторых депутатов в левой половине и постепенному оттеснению их противников направо подтвердил, насколько можно судить, 29 августа, на следующий день после начала дискуссии о вето, не кто иной, как один из депутатов правой части, барон де Говиль. «Мы постепенно начали узнавать друг друга, – констатировал он, – те, кто остался привержен религии и королю, сгрудились справа от председателя, чтобы не слышать криков и непристойных речей, звучавших в противоположном конце зала». Но самая выразительная часть свидетельства Говиля касается его собственного пути. «Я пытался, – сообщает он, – переходить из одной части зала в другую и не выбирать для себя раз и навсегда определенного места, чтобы быть свободнее в своих убеждениях, но вынужден был покинуть левую часть, ибо там мне пришлось бы голосовать одному против всех, а следовательно, навлекать на себя шиканье трибун»9.

В этих словах виден не только сам факт разделения, но и причина, по которой в течение всей Революции такое разделение не может стать узаконенным, пусть даже негласно. Эта причина – нежелание депутата быть завербованным в чьи-то ряды, которое отнюдь не является фактом чьей-то личной биографии. Оно связано с тем основополагающим политическим идеалом, которому люди Революции сохранят почти маниакальную верность. Поскольку, согласно знаменитой формуле Ле Шапелье, не должно существовать ничего, кроме частных интересов и интереса всеобщего, в ходе дискуссий следует высказывать только мнения строго индивидуальные, дабы их соединение помогло выявить волю поистине всеобщую. Никаких «партий» и «групп», а из разнообразия точек зрения естественным путем родятся единство и универсальность коллективного представительства. Правда, начиная с конца августа 1789 года революционные собрания всегда будут расколоты. На практике их участники с этим смирятся, но никогда не признают это нормальным и даже характерным для их деятельности.

Вдобавок между разделением на практике, которое замечают участники событий, и его первым публичным упоминанием пролегает немало времени. Название появляется, согласно разысканиям Пьера Рета́, изучившего тогдашнюю прессу, не раньше 12 сентября. «Первое четкое, хотя и единичное обозначение, – пишет Рета, – находим в бернских „Политических известиях“, где об „угле Пале-Руаяля“ говорится следующее: „так называют левую часть залы, где обыкновенно собирается эта партия“»10. Более распространенным это обозначение становится, уточняет Рета, только с декабря; именно тогда Камиль Демулен впервые «субстантивирует две половины залы». В своем отчете о заседании 19 декабря, когда было принято решение о выпуске ассигнатов, гарантированных имуществами Церкви, он говорит уже не о правой части, но о «правых», которые располагаются по одну сторону от председателя и которым аббат Мори предлагает покинуть заседание; а те, кто рукоплещет, «как после отставки Мунье», – это не левая сторона, а «левые». После чего, продолжает Демулен, «