– Не могу. Раздавят они меня, – всхлипнул Вальдман. – А у меня жена, детки…
– Любите их?
– Очень! Детки такие талантливые: на виолончели играют…
– Ничего, будут вам в лагерь письма писать.
– Господь с вами…
– А жена развод оформит. Это не сложно, если муж в заключении.
– Ах, не будьте так жестоки!
– Это я жесток? Что вы, Вольдемар Францевич! Посмотрите, что с вами в лагере сделают. Вот уж где познакомитесь с настоящей жестокостью.
– Боже, боже! – Стал кусать ногти Вальдман. – Что делать? Что же делать? Никто не заступится за бедного служителя культуры! Никому теперь не нужна культура! Остаточный принцип!
– А ведь мы вам можем помочь, – положил ему руку на плечо Путилин. – И защитить! И семью не дадим в обиду!
– Это правда?
– Слово офицера!
– Значит, правда, – облегченно произнес Вальдман. – Органы всегда на страже! Советские органы не дадут в обиду советского человека, правда?
– Вы можете полностью положиться на нас, Вольдемар Францевич. А кстати, как фамилия человека, который навлек на вас такие неприятности?
– Да, господи, – Жолобов Всеволод Савельевич…
– Вот как!
– Да, да! Он, паразит такой, нехорошенький, попросил найти подходящего человечка. Так и сказал: человечка. Заметьте, не человека, а человечка!
– Знаете, Вольдемар Францевич, что мы сейчас сделаем?
– Что? – Оживился Вальдман.
– Мы все это запишем. У вас есть бумага?
– Конечно, есть.
– Садитесь и пишите!
Вальдман пересел за свой стол. Достал бумагу.
– Что писать?
– Пишите просто, без затей: я, Вальдман Вольдемар Францевич, добровольно обязуюсь сотрудничать…
Вечером «расслаблялись» у Путилина, на кухне. Сколько было принято на человека – неизвестно, но, судя по результатам, немало.
Павлик, стараясь изо всех сил сидеть ровно, перелистывал семейный альбом. Мелькали фотографии Путилина, Лысенко, очаровательной девушки – сестры Сергея.
Путилин комментировал:
– Мы с ним учились в десантном училище. В одной роте. Он – красавец, душа компании. Сестра была без ума от него. Они поженились перед самым выпуском. Меня сразу забрали в контору, а он пошел в боевую дивизию. И естественно – вскоре попал в ограниченный контингент. Мы все тогда были идиотами: интернациональный долг, интербригады, братские партии. Социализм шагает на Восток! Вот он и шагнул однажды… Пропал без вести! Что это? Убит? В плену? Дезертировал? Что я мог ей сказать? Сам ни хрена не знал! А она – светлая, увлекающаяся девочка. Стихи писала!
– Поэзия – про… про… прообраз будущего! Писатель один написал.
– Молодец. Сейчас вспомню. Ага. Вот, слушай:
Просторен день, как блуза – зеленел,
и листья мыслей лезли в майский воздух.
Жуки от почвы воротили морды,
жужжащий май крошился, словно мел,
на насекомых. Но уже напор
весны запечатлелся четким следом
в решении, что все-таки уедет,
и в надписи, украсившей забор.
Засада надписи таилась за углом.
Из школы девочка тащилась одиноко
нескладная, с критическим умом,
налитая зеленым острым соком ¹.
¹) – стихи Елизаветы Михайличенко
– «Нескладная, с критическим умом», – это о себе так. Понял?
– Конкретно, Сергей Георгиевич.
– От него не было вестей больше года. В годовщину их свадьбы она выбросилась из окна. Экспертиза установила: в состоянии сильного алкогольного опьянения.
– А я вот никогда не пьянь… не пьяню… не пьянею. Давайте – за сестру. Помянем!
Путилин наполнил рюмки. Павлик поднес свою к нему.
– Не чокаясь! – Отстранился Путилин. – Пусть земля ей будет пухом!
