– А пыль? Жара? – Не отрываясь от работы, спросила Нила.
– А-а, – отмахнулась Жанна. – Но самое главное, конечно, публика. Доверчивая и благодарная провинциальная публика. Наш зритель! Они до отказа заполняют зал с неудобными скамейками. Старая сцена и плохое освещение. Но там, внизу, в темноте, люди живут собственной жизнью. Их смех, дыхание, возгласы – это часть нашего общения с ними. Иногда, когда они задеты за живое, мы сливаемся воедино. И тогда в зале наступает тишина. А на сцене царит настоящая жизнь!
– Кто знает, что такое настоящая жизнь?
– Один довольно неглупый человек сказал, что никакая любовь и ненависть не могут быть сильнее, чем страсти, бушующие на сцене между 19 и 22 часами каждый вечер. Правда, красиво?
– А как тебе это? – Нила протянула сделанный эскиз.
– О! Просто великолепно! Потрясающе! Особенно этот вырез!.. Но… Знаешь, дорогая, мне кажется, что все-таки… Словом, надо поискать какую-то грань между романтической драмой и карнавалом.
– Мне всегда казалось: любые награды – фарс!
– Но это не просто награда. Герой соцтруда! Конечно, сейчас многое переоценивается. И правильно! Я обеими руками голосую «за». Но какие-то ценности должны оставаться неизменными! А Батуев так много работает!
– Это еще не повод для всемирных торжеств. – Нила отобрала у нее эскиз.
– Как ты не понимаешь! Он хочет, чтобы это был праздник для всех. Не просто торжества по случаю… А карнавал! Настоящий маскарад! И мне отведена роль царицы бала!
– А ты помнишь, в каком наряде была Маргарита на балу у Воланда? – Спросила Нила, делая новый набросок.
– Нет?!
– В чем мать родила! Может, тебя такой костюм устроит?
– Вот мы и обиделись! И уже злимся! Художники – то-о-онкие натуры! Впечатлительные! О боже, как я не подумала раньше: надо выставить твои картины!
– Еще чего!
– Нет, правда! Какая я ветреная женщина! Представь: карнавал и выставка работ Нилы Белан! Это будет грандиозно!
В своем служебном кабинете с разных сторон стола над большим листом ватмана склонились Путилин и Мамонтов.
– Практически все трикотажные цеха имеют официальную крышу. – Рисовал кружочки Павлик. – Фонд культуры, Детский фонд, строительное управление №10…
– А этим зачем трикотаж? – Поинтересовался Путилин,
– Командир, вы упускаете из виду спецодежду.
– Неплохо.
– Да. Но все они работают на законных основаниях, фондируются в рамках переходной экономики.
– Неужели все так чисто?
– Нет, конечно. Крадут, приписывают, химичат с ценниками. Как и на любом производстве. Но суммы так себе: детишкам – на молочишко, отцам – на коньячок. Интерес возникает, когда в цех поступает сверхнормативное сырье. – Павлик стал рисовать квадратики над кружочками. – За один килограмм нити сверху дают до сорока рублей!
– А цех, скажем Артура, перерабатывает в месяц около десяти тонн нити. Значит, только за сырье он выплачивает что-то около четырехсот тысяч…
– Прибавьте сюда госцену. «Ваш человек в Гаване» отваливает теневикам ежемесячно минимум пятьсот штук.
– А сколько же он сам имеет?
– Считать чужие деньги нехорошо. Однако это не тот случай! Не знаю, что он пишет каждый раз в накладных. Но из килограмма полиэфирной нити он запросто может слепить один костюм под «Адидас». А это 120 рэ.
– И десять тонн сырья…
– …превращаются в один миллион двести тысяч советских рублей каждый месяц!
– Элементарно, Ватсон!
В кабинете генерала Донского кроме хозяина находились полковник Навалишин и Путилин.
