…Рабочий люд кинулся по домам – надо успеть в свои городишки, деревни. Северяне едут с юга на север, южане в обратном направлении, центр возвращается к себе. Если она замужем – то сначала с семьей к его родителям, потом только к своим, студенты тоже должны в эти дни быть дома. Вчера ещё народ сновал туда-сюда, вез на мопедах и тащил в охапку коробки с орехами, пакеты с финиками, сушеными мясом, рыбой, грибами, фасолью и чечевицей, канистры масла и соевого соуса, сегодня – они все исчезли, как стертые компьютерной программой. Сегодня они уже дома: чистят крыши, вставляют и моют окна, вывешивают выстиранные одеяла и занавеси; лепят пельмени, готовят прозрачные цветные пирожные няньгао, обменивают рис и мандарины на байджо16 и пиво, наклеивают на двери обережные надписи.
Магазины наглухо закрыты. Закрыто и последнее кафе, в котором мы с Антоном вчера ужинали. Опущены рольставни. Над пустой, как в фильме ужасов, улицей, громоздится группка застывших подъемных кранов. Они как нескладные подростки, которые переговариваются, где бы стрельнуть выпить и закурить. В метро мигают только огоньки турникетов. Дремлет служащий на досмотре. Отдаленный гул поезда вселяет надежду, что я не сплю и когда-нибудь смогу покинуть этот брошенный город.
Поезд приходит пустым. Куда он повезёт меня? Схема внутри вагона не светится как это бывает обычно. Объявлений нет. По вагону на коленях продвигается молодая женщина, она поёт в микрофон (больше дышит) и собирает милостыню. Сесе, сесе, сесе17… – разносит эхо.
На вокзале снова, откуда ни возьмись толпа, люди с красными коробками и пакетами, с детьми в красном. Они улыбаются, суетятся. Да, мама, мы нормально, мы уже на Хунтьяо. Я спускаюсь на платформу и сажусь в поезд. Через пару остановок – в Сучжоу? – почти все выходят, а я еду дальше в поезде-призраке. Свет приглушен. Не замечая меня, проводница собирает мусор, а потом моет вагон, слушая плеер. Объявления не совпадают с порядком станций, хорошо, что есть бегущая строка на пиньинь.
Сейчас я заеду к себе в Тайань, провинция Шаньдун, переночую, соберу вещи и дальше – в Пекин, в аэропорт, в Москву… Так же, как все они, муравьишки, объединенные общим инстинктом, – не понимая, отчего меня вдруг вышвырнуло из моего резона и расписания, – я разворачиваюсь к своему полюсу притяжения, я тороплюсь домой. – Ты же сказала, что собираешься в Японию? Во Вьетнам на пляж, в Сингапур, Лаос, Мьянму, все под рукой же… – Но я ломлюсь на родину, теряя деньги, рассыпая картину будущего как паззл.
..Из других вагонов одновременно со мной выгружаются еще несколько человек. Мы семеним друг за другом по тёмной платформе к магически синему тоннелю. За мной покровительственно присматривают два моего возраста китайца. На площади пустынно, дорожка к автобусу перегорожена загородкой, очередь из такси, обычно такая длинная, насчитывает всего две-три сомнительного вида машины. Таксисты обступают меня с хищным видом. Бандитские морды предвкушают наживу. – Сто двадцать юаней! – требуют они. – Тридцать! – я топаю каблучком, и так на пять юаней больше, чем обычно. Новый год же! – гудят разбойники, сжимая оцепление. – Ладно, сорок! И больше – ни за что. – Её одну только придется везти. В новый год! За сорок, а? – толкают друг друга плечом водилы. Я же совершенно реально собираюсь уходить – туда, на шоссе, где уже кто-то жжёт новогодний костер. Их жгут тут прямо на тротуарах – те, вероятно, кто победней, и не может купить петарды. – Хао де
