Нет, она, похоже, не понимает.
— Во-первых, сейчас не время и не место говорить о своем положении, — недобро щурюсь, — во-вторых, у тебя еще вагон времени, чтобы обсудить свою беременность с Гордеем. А теперь тебе стоит уйти. Прояви уважение к семье, в которую ты решила сунуть нос. Это и в твоих интересах, чтобы похороны прошли спокойно, без скандалов и новых потрясений.
А затем я слышу непонятную возню, рык и удары. Торопливо выхожу в коридор и устало вздыхаю, наблюдая за тем, как Гордей и Пастухов разбивают с матами друг другу носы.
Вот оно торжество жизни над смертью? Тупая драка между двумя мужиками, которые схлестнулись в коридоре из-за скачка адреналина.
Хотя, может быть, этого и жаждал Гордей, потому что в нем вспыхивает живая агрессия, пусть и слепая.
Это не глухое и тихое раздражение, а свирепость, которая вскрывает души и выпускает боль, как вонючий гной из раны.
— Гордей, — сипит рядом Вера, но для Гордея не существует ни меня, ни ее.
Только толстый Пастухов, которому можно ударить в челюсть, и получить в ответ кулаком в солнечное сплетение.
Ловлю себя на мысли, что сама хочу ввязаться в драку, чтобы выплеснуть гниль из души. Смотрю на Веру и немного прищуриваюсь, оценивая свои силы.
И я бы помутузила ее не за то, что легла под моего мужа, а потому, что бесит. Бесит ее платье, из которого в любой момент выскочат ее сиськи.
Бесит ее наглость.
Бесит ее уверенность, что я уже не в игре, раз она так обнаглела.
И ведь для моей свекрови, например, появление Веры не будет странным, потому что она же одноклассница. Та девочка, которая помогала ее сыну с контрольными по ее просьбе. И они так хорошо дружили.
Только ли дружили, раз сейчас снюхались спустя столько лет?
Юра и Гордей тем временем скрываются в кабинете моего свекра с агрессивной возней и матами.
— Ты его у меня тогда увела, — неожиданно говорит Вера.
— Чего? Увела? — у меня брови ползут на лоб.
Если Вера была одноклассницей, то я — дочь друзей его родителей. На два года младше Гордея. Нас с детства преследовали разговоры и шутки, что для красавчика подрастает невеста, но до моих восемнадцати лет мы вежливо игнорировали друг друга.
Гордей казался мне наглым, грубым и неотесанным придурком, который однажды на совместном отдыхе в летнем домике моих будущих свекров выплыл ко мне из ванной в одном полотенце.
— Чего рот открыла, мелкая? — спросил он тогда. — Заблудилась? Это моя комната.
А затем у него сползло полотенце, и собственно с того момента он решил, что “мелкую” можно взять в оборот, и я втрескалась в его наглость по уши. Он добивался меня, прохода не давал, устраивал мне такой аттракцион эмоций, что от одного его прикосновения мои трусики становились мокрыми.
— Ляль, — к нас с лестницы выходит мой папа, — где Гордей? — останавливается. Смотрит на Веру, потом на меня.
— С Пастуховым в кабинете, — тихо отвечаю я, беру Веру под локоток и криво улыбаюсь. — А это Вера, его одноклассница. Пришла выразить соболезнования и уже уходит.
— Я без разговора с тобой не уйду, — тихо заявляет Вера мне на ухо.
Точно напрашивается на то, чтобы я ей врезала по ее дойкам.
— Мы уединимся, па, в библиотеке… Видимо, не все сказала.
Спешно увожу ее в библиотеку, закрываю двери на ключ и резко разворачиваюсь к гадине, которая усмехается и вскидывает подбородок.
— Вер, чего ты добиваешься? — едва слышно спрашиваю я. — Ты понимаешь, что сейчас ты ведешь себя откровенно по-хамски? У нас тут похороны. Или ты нарываешься на скандал? И чего ты от него ждешь?
