День рождение Алисы тоже. Гордей тоже летит мимо, как и наш старший сын, хотя свекр любил шутить, что все его пароли связаны с внуком.
Мои пальцы замирают в миллиметре от кнопок. Делаю глубокий вдох и использую последнюю попытку. У меня выбор между двумя вариантами — день нашей свадьбы с Гордеем и датой моего рождения со звездочкой после цифр, потому что звездочка похожа на цветочек.
А я была для Вячеслава Цветочком. И как-то раз он сказал, что “звездочка-цветочек” на клавиатуре ноутбука напоминает ему обо мне.
Сглатываю и набираю цифры под тихий писк дрожащими пальцами…
290488*
18. Глава 17. Сюрприз
Сейф принимает мой пароль, и у меня сердце падает куда-то в живот тяжелым камнем.
Предчувствие нехорошего нарастает, и между лопаток расползается липкое пятно неотвратимости.
В сейфе нахожу пачки из стодолларовых купюр, небольшие слитки золота, бархатный мешочек с россыпью алмазов и папку из желтого картона.
С потрепанными краями.
А в ней я нахожу фотографии.
Мои фотографии, которые я роняю на пол и пячусь в ужасе.
Какие-то снимки я вижу в первый раз, потому что сняты они не в открытую, а тайком.
И среди этого вороха моих лиц есть и моя обнаженка.
Прикрываю рот ладонью, и барабанные перепонки сейчас лопнут от давления.
И нет, это не те фотографии, которыми мы баловались с Гордеем.
Вот я переодеваюсь в нашей спальне.
А вот фотография из сауны свекров.
— Что за пиздец, — шепчу я и не узнаю свой голос.
Вот фотография из ванной комнаты спальни, в которой мы ночевали с Гордеем, когда оставались на ночь.
— Лялечка, — в дверь скребется Пастухов, — милая, прости, а, старого дурака, — икает, — я уже уезжаю.
— Христом богом прошу, — шепчу я, — уходите…
— Ляля, — голос Пастухова меняется на обеспокоенный, — хочешь поговорить?
— Уходите, — перевожу взгляд на фотографию, на которой я сижу в кафе за ноутбуком с чашкой кофе.
Мне тут восемнадцать лет. Я помню этот клетчатый шарф.
— Ляль, перепил… Серьезно, — Пастухов вздыхает. — Перегнул палку… Занесло… Господи, мне очень стыдно…
Свекр никогда ни в чем не мог мне отказать.
Всегда был добр со мной и не раз говорил Гордею, что ему со мной повезло.
— Она, что, заперлась? — слышу недовольный голос Гордея.
— Что-то не так, Гордеюшка… Что-то мне как-то не по себе, — бубнит Пастухов. — Как-то резко поплохело… И тошнит… Меня редко тошнит, Гордей, а когда тошнит, то дело - дрянь…
Смотрю на фотографии, на которых меня сняли в парке ранним утром. Я занимаюсь йогой, и фотоаппарат зафиксировал позу кошки: стою на четвереньках с выгнутой спиной.
— Ляль, — Гордей стучит в дверь.
— Я в порядке.
— Нихуя она не в порядке, — подытоживает Пастухов.
— Я слышу, что не в порядке, — мрачно соглашается Гордей. — Ляль, я вспылил…
Его отец был мной одержим, и он хранил десятки моих фотографий.
И не любил он меня, как дочь.
И как невестку тоже.
— Ляль.
— Оставьте меня, — тихо отзываюсь я.
— Ломаем дверь? — Пастухов дергает ручку.
— По-человечески вы не понимаете? — я сажусь на корточки и торопливо собираю фотографии в папку. Руки дрожат. — Я же сказала, все в порядке.
— Брешет.
— Да слышу я, — рычит Гордей. — Ляль! Что у тебя там?
— Я хочу побыть одна! — повышаю я голос и замолкаю под волной крупной дрожи. Прижимаю к губам руку, чтобы сдержать в себе спазм рвоты.
Мерзко и липко.
При встречах меня обнимал и целовал в щеку извращенец, который хранил мои обнаженные фотографии и собирал коллекцию годами, а я видела в нем второго папу.
