Ложь Гордея отложена в сторону, как и разговор о ней, и мы стоим по обе стороны от пропасти.
И вместе с этим в мою душу проскальзывает скользкий червячок сомнения. Может, я ему сейчас нужна, и, отказываясь протянуть руку, я творю большее зло, чем он?
Я делаю неуверенный шаг.
Обнять и спасти?
Гордей разворачивается к ящикам, которые открывает, и ищет, вероятно, чай.
Он понял, что я хочу проявить к нему сочувствие, но отказался от него.
Больно.
— Я тебя поняла, — едва слышно отзываюсь я. — И чай в другом ящике. Правее.
Гордей переводит на меня взгляд, и тут у меня катятся слезы.
Наша семья в такой глубокой жопе, из которой, кажется, мы не вынырнем. И больше нет дедушки Славы, который отметит мое плохое настроение и поворчит на Гордея, чтобы тот пошел цветы купил.
Ведь мужчина должен радовать свою женщину.
— Иди к маме — Гордей открывает соседний ящик. — Я тут сам справлюсь.
5. Глава 4. Я не в духе
— Я займусь похоронами, — говорит папа. — И мы с мамой завтра приедем к Алисе. Как Гордей?
Я молчу и покачиваюсь в кресле на веранде под тусклым фонариком.
— А дети?
— Спят, — тихо отвечаю я. — Па…
— Да?
— Па, у него… есть любовница…
— У кого?
— У Гордея.
Молчание, а затем затяжной выдох:
— Ляль…
— Я сегодня узнала, — смотрю на свои ноги в пушистых тапочках. — Перед… перед тем, как он сказал, что… — горло схватывает спазм. — Ты понял… Мне подруга сказала, что видела его с другой.
— И ты веришь подруге?
— Он ничего не отрицал.
— Ляль…
— Я понимаю, — сипло шепчу я. — Я все понимаю, пап, надо Славу проводить в последний путь без скандалов… Просто, я не знаю, что дальше. И я не могу ответить тебе, в каком сейчас состоянии Гордей. Вот так. Он не хочет, чтобы я была рядом…
— Ляль, он не тот человек, который будет распускать сопли и плакаться в жилетку жены.
— Думаешь, в этом проблема? М? — у меня губы дрожат. — А не в том, что он хочет рядом другую?
— Хотел бы рядом другую, Ляль, то был бы сейчас с ней, — замолкает на несколько секунд и говорит. — Ляль… Я не знаю, что тебе сказать.
— Зря я начала…
— Слушай, вы обязательно об этом поговорите, Ляль… — папа тяжело вздыхает. — Я… у меня нет слов… Может, подруга врет? Подругам верить вообще нельзя.
Крепко зажмуриваюсь.
Папа потерял друга и члена семьи, и сейчас он пойдет в отрицание. И надо согласиться, что вопрос измены, развода и другого сопутствующего безумия стоит отложить.
Я все это понимаю, но страшная истина в том, что я лишена возможности прожить горе в семье с поддержкой, с верой в любовь и заботу.
И я папе рассказала о Гордее, чтобы хоть немного выдохнуть. Чтобы хоть кто-то разделил со мной тайну, которую мне придется скрывать пока скорбь не разожмет с загривков моих детей свои черные и ядовитые челюсти.
— Ляль.
— Извини, пап. И спасибо, что займешься похоронами, — закрываю глаза. — Сейчас это важнее. Ты прав.
— Держись.
— Спасибо.
Вслушиваюсь в гудки и смотрю на мотыльков, что кружатся вокруг тусклого уличного фонарика.
Дети и свекровь спят тревожным сном.
Я — на веранде, а мой муж — на кухне в темноте и тишине.
Кусаю губы, отмахиваюсь от мошкары и встаю. Еще минуту медлю и смотрю на темные очертания кустов под светом равнодушной луны.
Это так несправедливо.
Люди сталкиваются с предательством, смертью, болезнями, а мир продолжает жить по своему порядку.
Дни сменяются ночам. Мотыльки с упрямством бьются о стекло уличного фонаря. Так было вчера, есть сейчас и будет завтра.
