ЧЕМБЕРС. Довериться женщине все равно, что перерезать себе горло. (Пауза. ЧЕМБЕРС смотрит на ХИССА). Что? Что такое?
ХИСС. Ничего.
ЧЕМБЕРС. Кровь разом отлила от твоего лица. Надеюсь, я чем-то тебя не расстроил.
ХИСС. Просто мой отец покончил с собой, перерезав себе горло, когда я был ребенком. Не знаю, помню ли я этот момент, да и вообще помню ли отца. Но иногда, закрывая глаза, я это вижу, у себя в голове.
ЧЕМБЕРС. Он доверял твоей матери?
ХИСС. Да, думаю, да.
ЧЕМБЕРС. Тогда понятно.
ХИСС. Воспоминания таятся в голове, ты думаешь, они забылись, но потом что-то происходит, ты делаешь и говоришь такое, что совершенно тебя удивляет, и ты осознаешь, что они никуда не делись, это давние, вроде бы похороненные навсегда страхи, эти печали и ужасы, и они все время вели тебя в места, куда ты идти совершенно не собирался. Ты смотришь в зеркало и видишь, что на тебя смотрит совершеннейший незнакомец.
ЧЕМБЕРС. Никто ничего забыть не может. (Пауза. ЧЕМБЕРС оглядывается в сторону НИКСОНА). Они по-прежнему следуют за нами.
ХИСС. Просто едут в том же направлении, что и мы.
ЧЕМБЕРС. Я в этом сильно сомневаюсь.
ХИСС. А чего именно ты боишься?
ЧЕМБЕРС. Я ничего не боюсь.
ХИСС. Ты думаешь, эти люди следят за нами. Ты спишь с заряженным револьвером. Ты должен чего-то бояться.
ЧЕМБЕРС. Я тревожусь. Как и положено здравомыслящему человеку.
ХИСС. И что тебя тревожит?
ЧЕМБЕРС. Что кто-то придет ночью. Такое случалось. Люди приходили ночью. Я слышал их сквозь стену. Иногда они так шумят, что я не могу спать.
ХИСС. Может, тебе стоит обратиться в полицию?
ЧЕМБЕРС. Не могу я обращаться в полицию. Доверься властям, и они тут же вонзят нож тебе в спину. Власть всегда, рано или поздно, становится преступной.
ХИСС. То есть, в принципе, ты никому не доверяешь.
ЧЕМБЕРС. Я доверяю тебе.
ХИСС. Почему ты доверяешь мне?
ЧЕМБЕРС. Ты один из тех, кто был популярен в школе, так? Все с тобой дружили. Все тебя любили.
ХИСС. Не знаю. Я со всеми ладил.
ЧЕМБЕРС. Меня почти все презирали. Я всегда был изгоем, всегда чувствовал, что меня едва терпят. Убежал из дома в восемнадцать лет, работал на полях.
ХИСС. Как мой брат.
ЧЕМБЕРС. Бродяжничал. Менял имя. Прятался от погони. Такова жизнь. Дьявольская игра в прятки. Или ешь ты, или едят тебя. Насилие и похоть. Я выучился этому, живя в товарных вагонах. Все – смех, все – пыль, все – ничто. Существующее рождено из нереального.
ХИСС. Ты цитируешь «Греческую антологию». Одна из моих любимых книг. Как ты узнал?
ЧЕМБЕРС. Фрагменты из античного – мое хобби. Значения таятся под каждым камнем, просто ждут, когда удастся выбраться наружу. Однажды вечером я видел за столиком в кафе Французского квартала, в Новом Орлеане, слушал, как три слепых старика играют медленную, необычную версию «Больницы святого Джеймса». Потом повернулся к соседнему столику и увидел, что сидящий за ним человек смотрит на меня. Его глаза горели и, казалось, он смотрел прямо в мою душу. В тот самый момент я внезапно осознал, и сомнений у меня не было ни малейших, что я смотрю в глаза Сатаны. (ХИСС смотрит на ЧЕМБЕРСА, тот – на него, и спокойно добавляет). Следи за дорогой, Элджер.
ХИСС (выравнивая съехавший на обочину автомобиль). Надеюсь, ты говоришь метафорически.
ЧЕМБЕРС. Разумеется, я говорю метафорически. Я – писатель. Моя жизнь целиком состоит из метафор. Быть серьезным писателем в Америке – все равно что проповедовать толпе манекенов.
