Предновогодние хлопоты III - страница 32

– Рассказывал про беседы ваши философские, про жизнь лагерную. С большим уважением вас вспоминал, надо сказать, – рассмеялся Денисов.

– Фёдор, Фёдор! Как клещ в меня впился, все мои книги перечитал, вопросами закидывал.

– Мне показалось, что Достоевского он полюбил искренне, благодаря хорошему наставнику и собеседнику.

– Это правда. Перечитал несколько его книг, приставал с разъяснениями. Курносый, – задумчиво произнёс Усольцев, – потерялся, выпал из обычной жизни совсем неплохой и не глупый русский мужик. Несмотря на наши, внешне доверительные отношения, до конца он мне, конечно же, не открылся, хотя горечь и тоска душевная о простой человеческой жизни в нём частенько прорывалась. Посиди я с ним подольше, отношения наши возможно стали бы доверительнее…

Усольцев рассмеялся, а Алик, не открывая глаз, проговорил:

– Ай, Аллах! Больше туда не надо, Жорж.

– Не надо, – согласился Усольцев, – хватит для полезного балласта, не дающего судну перевернуться. М-да, интересный он человек, корешок мой по-несчастью, Курносый. У него, знаете, никакой подмоги с воли не было, передач ему никто не передавал и выживал он только за счёт своего авторитета, воли, опыта, смекалки, уголовной «правильности» и поддержки крутых товарищей по несчастью, народ там вынужден быстро адаптироваться, долго раздумывать в этой юдоли печали вам не дадут. Но, наверное, в генах нашего народа претерпевать лихие испытания. Простые мужики не канудят, не плачут и не мечутся. Стиснув зубы, смиряются, работы не чураются, а даже делают её с удовольствием: когда работаешь, про горечи забываешь. На себе проверил, работа – лучшее средство от уныния. Зона – кривое зеркало жизни свободной. И там иерархия, вершки и корешки, социальное расслоение на классы. Сейчас она заполняется новым народцем, перерожденцами, сделавшими «переливание крови» в девяностые, тех, кто подержал в руках ворованные и кровавые пачки с «зелёными». Вот этот неработящий народец в неволе сильно мается и страдает, хотя имеет отменные послабления режима и финансовую поддержку с воли, приличное питание, свидания с близкими и доверительно-финансовые отношения с администрацией. А, главное, имеет зримую надежду на непременное досрочное освобождение, которое продуктивно приближают «аблакаты-купленная совесть», так звал адвокатов народ во времена графа Толстого. Эти сидельцы искренне верят в абсолютную силу денег и долго сидеть среди быдла не собираются. Да и виновными себя не считают. Никто из них не бьёт себя в грудь с возгласом Родиона Раскольникова: «Я не старуху – я себя убил». С едва скрываемым презрением и недоумением, – чёрт возьми, как мы здесь оказались? – смотрят они на окружающих. Наблюдая за этими господами, у меня никаких сомнений не оставалось, что эти новоявленные выползни, выйдя на свободу, с утроенной энергией примутся снова хапать, гадить, грабить, насиловать. Но была там ещё одна немногочисленная и препротивнейшая прослойка, что и на свободе мне всегда внушала отвращение, а в лагере я ещё большее отторжение к этому сословию почувствовал. Эрудированные отщепенцы. Они никуда и ни к кому не прибивались, тоскливо тянули срок с обидой и презрением в лице. «Белая кость» – оппозиция всему и вся. Хорошо известный вид интеллигенции, продвинутые выползни с претензией на игру ума, отрицатели. «Голубые воришки» и люди, не дружащие с Уголовным кодексом, встречаются и среди так называемой интеллигенции. И очень уж все они напоминали мне многократно описанную классиками, особенно колко Фёдором Михайловичем, ту породу людей, из-за которых в России всегда возникает смута. Они много говорят о свободе, но с довольно специфичным её пониманием. В их понимании – это свобода от всего. От государства и религии, от моральных, признанных всеми ценностей и от законов, обязательств и традиций. Причём это люди разного возраста, разных наций и слоёв общества, но все они, как-то не сговариваясь, всегда узнавали в болоте своего кулика и мнение их между собой, всегда совпадало по корневым вопросам, как недавно брякнул один нынешний косноязычный политический деятель: «Двух мнений у нас быть не может у нас плюрализм». И мнение – это всегда у них непоколебимо и железобетонно: всё российское гадко и мерзко. Противна им советская власть, царь противен, новая власть и демократия, потому что российская, ужасны и неграмотный народ-раб, корыстные и зажравшиеся попы и их паства, и далее по списку. Ах да, даже несчастные русские берёзки попали в этот нелегитимный список, как символ русской кондовости, тупости и ограниченности. Они везде и всегда канудили, что не живут, а существуют в каком-то страшном концлагере, Мордоре, где их истязают злобные надсмотрщики. И это при той вольнице, которая у нас сейчас воцарилась: пиши, что хочешь, матерись, снимай бесталанную чушь, оскорбляй любые авторитеты, открыто рассказывай о своих извращённых пристрастиях. Удивительная, не вымирающая, разрушительная, недалёкая, упрямая в своём разрушительном мышлении поросль. Сорняк-борщевик! Как же им не пинать Достоевского, когда прописал он на века их предательский норов и ненависть ко всему русскому? Это особый неумирающий подвид выползней, про которых писатель сказал, что если им дать возможность разрушить старое общество и построить новое, то выйдет такой мрак и хаос, что всё здание рухнет под проклятиями человечества.