Максима охватила дрожь. Он отбросил трубу, согревая ладони дыханием, нагнулся к неподвижно лежащему Тельману.
– Редкостный же ты сучара, Эдик. Обосрался от страха, да? Я же сказал тебе бить, если что, – сказал он, не оборачиваясь к Эдику.
– А когда мне бить-то его было? Он же от твоего шикарного удара сразу вырубился, – вывернулся, хохотнув, Эдик.
Он отбросил кирпич и стал рядом с Максимом. Лана вышла из ниши.
– Он, чё копыта откинул или отключился? Блин, а курить, как охота. Пацаны, а это, кажется, «чурка» усатый, – с любопытством разглядывая лежащего, прогундосила она.
–Усатый «чурка» получил по тыкве от Макса придурка, – пробормотал Максим, опустился на колено и расстегнул дублёнку Тельмана. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака пузатый бумажник, открыл его и, достав из него стопку российских денег, присвистнул. Пустой бумажник полетел в снег, скомканные деньги перекочевали в карман джинсов; из другого кармана пиджака он извлёк пачку стодолларовых купюр, перетянутую резинкой. На мгновение застыв, ошарашенно разглядывая деньги, он порывисто вскинул руку с деньгами вверх.
– Yes! Неисчислимы милости твои, Господи. Наконец-то ты услышал мои молитвы, а этому хачу просто не повезло сегодня.
Сунув доллары в карман куртки, он споро обшарил все карманы, забрал сигареты и зажигалку, документы отшвырнул в сторону. Лана с Эдиком оцепенело наблюдали за его действиями. С тревогой озираясь, Эдик тихо пробормотал:
– Уходить надо, Макс.
– Тут ты, сучара, голову включаешь, – задумчиво разглядывая залитое кровью и покрывающееся снежинками лицо Тельмана, – сказал Максим и повернулся к товарищам спиной.
Ничего им не сказав, неожиданно быстрым и уверенным шагом он пошёл, но не к проспекту, где можно было остановить машину, а вглубь жилого массива. Эдик с Ланой, недоуменно переглянувшись, бросились его догонять. Догнав, пристроились за его спиной.
Максим шёл дворами, напряжённо наморщив лоб, колено не болело, он перестал почёсываться, ломка куда-то улетучилась. Но она никуда не делись – это было обманчивое состояние, возникшее оттого, что реле в голове переключило векторы его внутреннего эмоционального состояния, притушив ненадолго страдания.
Вид у него был сосредоточенный и спокойный, в голове лихорадочно прокручивались варианты дальнейших действий. Чувствительное реле самосохранения наркомана, подпитываемое вечным током подозрительности, страха и абсолютного безверия включилось, подавая ему тревожные, беспокоящие и усиливающиеся сигналы о какой-то будущей неминуемой опасности. В этот раз катализатором этого усиливающегося тревожного состояния были деньги в его карманах, они его несказанно радовали, но и «жгли», став источником беспокойства. Он прекрасно осознавал, что деньги, и при этом такие большие, вполне могут принести наркоману неприятные сюрпризы. Не в пример своим бестолковым и нечасто «включающих» головы подельников, он не утратил способности размышлять, делать выводы, принимать решения, иногда неожиданные и решительные, а сейчас был именно тот случай, когда нужно было принимать решение. Но возбуждение и сумбур в голове не давали ему прийти, а сопевшие за его спиной неразлучники Лана и Эдик нервировали, не давая сосредоточиться и начинали бесить.
После затянувшейся длительной полосы безденежья, полуголодной жизни, заставлявшей идти на криминальные подвиги, утомительных и мучительных рысканий в поисках наркотического зелья, высвечивался новый, благодатный вектор движения, обещавший при правильном раскладе и удачном стечении обстоятельств относительно длительный период благополучной жизни. Но сейчас ему требовалось остаться на время одному без своих беспокойных занудных коллег, чтобы успокоиться и обдумать ситуацию. Привыкший с ними не церемониться, он резко остановился. Оглядев заискивающе заглядывающих ему в лицо Эдика и Лану, он достал из кармана российские деньги, и протянул Эдику четыре купюры: две по пятьсот рублей и две сотенные.
