Как будто в ходе посвященья
Я вдруг не выполнил обет.
И в оправданье рожи корчу.
Я проклят кем-то на века.
И даже смерть не снимет порчу,
Её без жалости клюка.
Вослед, покуда это помнил,
Пилат, проживший без затей,
Так ровно ничего не понял,
Условно высший из людей.
Иисус тем временем на гору
Влачил чрез силу тяжкий крест,
Как с целью выйти на агору,
Произнести свой манифест.
Он содержал при всяком прочем
На дни отложенный ответ:
Что сыну Бог-отец – не отчим,
Без всяких родственных примет.
С таким ответом фарисеи
Уже не делались умней —
Как по велению Цирцеи,
Их разум превращал в свиней.
Он брёл, качаясь и стеная,
В глазах от боли меркнул свет,
И, будто в отблеске Синая,
Вслух повторяя, как куплет:
Здесь, у последнего порога,
Вот безыскусный мой ответ:
Лишь тот достоин званья Бога,
Чей средь людей достоин след.
И был ответ смелей и шире,
Чем попросту церковный спор.
Как слово новое о мире,
Как новый с миром договор.
Об этом ведают преданья:
Он не старался, не ловчил.
Но как в награду за страданья,
Он в воскресении почил.
Распятья грех поставил точку.
И хоть куражилась толпа,
Вдруг пониманье в одиночку
Упало тенью от столпа.
Сначала только единицы
Сумели подвиг оценить,
Но, разлетевшись, словно птицы,
Идеи стали дальше жить.
Власть предержащие не сразу
Смирились с состояньем дел,
Пытаясь устранить заразу,
Кто как хотел и как умел.
Они безжалостно за веру
Мечом карали и огнём
И, взявши с изыском манеру,
Травя некормленым зверьём.
Но время страсти победило,
Расставив по своим местам:
В церквях отсвет паникадила,
Иисусу в память – по крестам.
С тех пор прошли тысячелетья.
Привычен нравственный закон.
Уже не слышны междометья,
А в школу ходят с рюкзаком.
Всё ниже пафос воскресенья,
И нет спасения нигде.
Слабеет чувство потрясенья,
А мысли больше о еде.
