– Ведаешь ли грамоту, отроче?
Пешок, увлечённый чтением, не слышал вопроса.
– Читает он, – кивнул головой Вокша. – Ещё в Ратице, что ни попадись ему в руки, прочитывал и также глох, когда чтение нравилось. Говорили, будто даже ромейский немного ведает
– В таком возрасте, а уж столь учён есть. От Бога сие.
– А есть ли Он, Бог? И какой Он? – осторожно осведомился Вокша, но не верил, что услышит что-либо ответное.
– Бог есть, – ответствовал старый монах, – но Его никто никогда не видел.
– Верно, и не увидит?
– Возможно, зане Бог у каждого в душе.
– Господь хранит ходящих в незлобии. Пусть же не будет оскудения в сумах ваших и в доброхотстве. Слава Господу, Иисусу Христу, пресущественной Троице и всем святым угодникам.
Наконец все насытились, и Пешок аккуратно убрал всё на место. Вокша уложил братьев спать и сам прилёг рядом. Монахи сразу устроились на отдых, и скоро дружный храп раздавался с противоположной стороны костра. Пешок осторожно пробрался к уже начавшему гаснуть огню и заботливо укрыл мальцов, а сам некоторое время лежал, вперив взгляд в небо. Что он там видел? И видел ли что, а, может, просто мечтал о чём?
– Либо зрак не зрит, либо очи ангелов чаще мигают, – прошептали губы.
А веки постепенно слиплись, покорённые усталостью и сном.
Взошедшее солнце разлило по округе жаркий цвет, коснулось кончиком луча носа спящего мальца. Он сонно перевернулся на левый бок. Яркое пятно тут же перескочило на другое лицо, оно растянулось в довольной улыбке и открыло глаза. То, что скрывала темнота ночи, утром оказалось более юным. Монашек сел, лукаво озираясь. В его небесного цвета глазах блестели озорные искорки. Поочерёдно тормоша своих собратьев, он наконец разбудил всех.
В это время проснулись и Вокша с Пешком, которые живо вздули пламя, сунув туда горшок с остатками ухи. Вскорости и завтрак приспел. Когда были разбужены братья, Вокша пригласил всех к еде. Мальцы спросонья таращили глаза, монашек весело хохотал, глядя на ребят. Наконец все уселись. Старший монах вытащил из сумы блины с ягодой, раздал каждому по паре и по варёному яйцу.
– А куда же вы идёте? Какое дело пытаете?
– В Киев надо нам, – быстро пояснил Пешок, опередив друга. – А что там? Будем дядьёв евойных искать, а с их помощью и сестрицу. Печенеги её увели вкупе с полоном, а родителей порешили.
Пешок кивнул на вконец поникшего Вокшу.
– Мы тоже из селенья ушли, – откровенно начал монашек. – Не смог наш воевода отвратить печенежский набег. В раздоре он с тиуном. Казна его от воровства богатеет, а ум от жадности скудеет. Недоумком был, ему по-насердке облыгать кого, али опалиться, что скрозь зубы плюнуть. На той седмице шед мимо его хоромин блаженный слепец. Встал у окна и всю правду высказал воеводе: почему досель не помогает бедным, опричь худого никто не видел от него. А воевода как раз сел сорочинское пшено с пресным мёдом обедать40. Громкие словеса слепца вынудили приклонять слух41. Воевода выглянул в окно и узрел тщедушного старика. А когда услышал речи его охальные, повелел отрокам своим убрать блаженного с глаз долой. Тащат его слуги, а слепец вопиет на всю улицу, дескать, прежде бывало господа заботились о селянах, хлебосольствовали, яко добрые пастыри, боронящие овцы их. А ныне крест на криве целовали42, не убоятся ни языческих истуканов, ни Вечного Судьи. Покричал эдак старик, да и сгинул, досель про него не ведаем. А вскорости ночью поганые напали, да всех и порешили, токмо полон вживе оставили, а нас, грешных, Господь от гибели и пленения оборонил.
