В хоромине Ладима собрались старейшины городища под началом Ольбера. Кричали и рядились до хрипоты, как отразить нашествие поганых. Предлагали всякое: выйти с дарами и откупиться от немытых; отвлечь их большим отрядом от городища, а тем часом схоронить в потайном месте всё население и богатства; выставить на поединок самого сильного да храброго и в случае победы над противником кочевники будут обязаны вернуться восвояси либо обойти городище стороной.
Тиун внимательно выслушал всех, кто вставал со своими высказываниями. Он соглашался на любое предложение, лишь бы избавиться от непрошенных гостей, не позволить им ополониться в Ратице и оставить её нетронутой.
Резкий удар ладонью по столу будто разбудил задремавших и вернул их в суровую действительность. Воевода поднялся с лавки и подошёл к старейшинам.
– Клянусь Перуном, всё наговорённое здесь – сплошной лепет младенца. Но не дитяти же вы, многоуважаемые старцы! Ваши годы должны уж подсказать вам непререкаемую истину. Неужто мы одни в княжестве и на Руси живём? Русь всегда была единством сильна. И не только за нашим добром идут печенеги, им нужны рабы и рабочий скот, а таковыми могут служить не преклонные старики и не вы, уважаемые. Им нужна молодёжь наша. А посему они сделают всё возможное, чтобы не допустить сокрытия их. Последнее предложение и обсуждать смешно.
– Что ж, охаять кем-то сделанное проще, – поднялся со скамьи седобородый старец. – Любо услышать откровения из ваших уст, уважаемый воевода.
– Нечего воду толочь, брызг много, толку мало. Брань принимать надо всем миром. Лучше голову за правое дело честно сложить, нежели к Сурожскому морю смиренно брести. Постыдно прятаться за чужую спину, на окраине живём, нам и Русь боронить от супостата.
– Благое слово услышано, душе ликованье, но токмо знать желательно: кто сумеет оборону сию возглавить? Наверняка не наш воевода…
– А хоть бы и я. Как уж сумею, да и как вы помогать мне станете, чай, в одном городище живём.
Но не верил Ладим старикам. Знал: предадут в любую минуту, как только беда пониже нависнет. Вкупе с Ольбером решил брать оборону под свою руку.
Степняки тем временем, подчиняясь приказам хана, начали осаду стен городища. Кочевники ловко набрасывали на островерхие брёвна верёвки с петлями, подтаскивали шаткие лестницы, взбирались, косолапя, наверх. Тут их встречали ратники, сбрасывали рогатинами подъёмные приспособления, облепленные погаными, будто муравьями. Ливни кипятка и горящей смолы срывались вниз, превращая сразу по нескольку тел в двигавшиеся факелы, которые исторгали из глоток вопли невероятной силы. Сотни свистящих смертей взлетали со звонкой упругости и несли покой, забвение и тлен. Железо и железо, дерево и дерево соединялись, звенели и ломались, исчезали жизни, уносимые потоками дымящейся крови. Порой в том или ином месте оборонявшиеся слабели перед натиском врагов, которые тогда лезли неотвратимой лавиной вверх и завязывали битвы на пряслах13 и заборолах. Ратники медленно размахивали длинными двуручными мечами, удары которых поражали сильнее кривых булатных лезвий, сверкавших на солнце подобно огненным стрелам. Грязные тела кочевников испускали страшное зловоние, сравнимое с омерзением смерти.
Число защитников и их силы уменьшались. В некоторых местах стены уже горели, подожжённые вражьими стрелами, которые огнили и жилища, а в них прятались немощные старики и малыши. Ольбер загодя приказал набрать запас воды в бочках и кадках подле всякого жилья, и теперь с помощью подростков занимался тушением пожаров. Молодые сильные руки резво подавали вёдра и ушаты с водой, которой заливали ревущие языки пламени. Огонь со временем сдавался напору молодости, но в другом месте стрелы делали своё дело. Опалённые лица и изнурённые руки и ноги уже отказывались бороться со стихией, однако и сдаваться не хотелось.
