Эрнест уставился в свой стакан. Я наблюдала за ним, а он чувствовал это, но, как загнанный в угол зверь, старался сидеть тихо и не делать лишних движений.
– И как? Попадались тебе там гигантские водяные клопы? – наконец спросила я, стараясь обратить все в шутку и разрядить обстановку, поскольку чувствовала, что пора уже прийти ему на выручку.
Хемингуэй встрепенулся и посмотрел на меня так, будто я сбила его с мысли.
– Какие еще водяные клопы?
– О, это крайне мерзкие существа, они водятся в прудах Сент-Луиса. А уж какие громадные, с твою ладонь. Клянусь, не вру! Если такой вцепится в палец на ноге, а они только этим и промышляют, точно приличный кусок мяса отхватит. Жуть, да и только!
Эрнест рассмеялся:
– Ни за что не поверю, что заядлая пловчиха вроде тебя не полезет в пруд, испугавшись какого-то водяного клопа!
– Ясное дело, я их нисколечко не боюсь. – Я тоже рассмеялась, и у меня впервые после того, как мы ездили на передовую, стало легче на душе. – Но ты видел, какие шрамы у меня на пальцах?
Мы пили виски, а посетители таверны вовсю подпевали гитаристу. Испанские слова звучали энергично и округло, как «ронг-караронг-ронг-ронг».
– Ну а чем ты занимался зимой? – поинтересовалась я.
– Самозабвенно дразнил сестер, – ответил Эрнест. – Давал им разные прозвища, а они постоянно на меня злились.
– Надеюсь, ни одно из них не было обиднее, чем Студж? – спросила я.
– Ты, Студж, особая статья, с тобой никто не сравнится.
Я снова пригубила виски, которое после этих слов казалось теплее и намного приятнее на вкус, и подумала, что лучше бы мне больше не пить, но вместо этого сделала еще глоток.
– А мой бывший возлюбленный звал меня Кроликом, – призналась я и сразу же об этом пожалела.
Эрнест посмотрел на меня с нескрываемым интересом – он понял, что нашел трещину в моей броне. Бертран действительно называл меня Кроликом, а я его Смуфом. Этот человек настолько заморочил мне голову, что полностью подчинил себе. Да, он любил меня и все собирался развестись с женой, но никак не мог поставить точку в этой истории. В результате я дала ему прозвище Ангел разрушения, хотя на самом деле Бертран ничего не разрушал: наши отношения погубили упрямство его супруги, а также мое собственное нетерпение и неспособность противостоять воле отца.
– Думаю, Студж подходит тебе больше, чем Кролик, – сказал Эрнест.
Я повертела в руке стакан с виски. И, собравшись с духом, спросила:
– Скруби, а как тебя звали твои друзья, когда ты был маленьким?
– По всякому. Но хуже Скруби в любом случае не придумать.
Эрнест снова рассмеялся. Я тоже благодарно рассмеялась в ответ и заявила:
– О, ты еще не знаешь моих способностей. Могу изобрести и похуже.
– Например?
– Гигантский Водяной Клоп.
– Гигантский Водяной Клоп? Отличное прозвище, Студж, – одобрил Хемингуэй. – Но уж больно длинное, сразу и не выговоришь.
– Ладно, постараюсь придумать что-нибудь попроще.
В ответ на зацепившую меня историю о том, что Эрнеста в детстве пороли ремнем для правки бритвы, я поведала ему, как непросто было с моим собственным отцом. Нет, я не жаловалась на то, что папа из-за моей любви к Бертрану называл меня конченой эгоисткой, но рассказала достаточно, чтобы Хемингуэй мог сам сделать выводы.
– Отец умер чуть больше года назад.
– Я сразу почувствовал черноту в душе твоей матери тогда, в Ки-Уэсте.
В таверне стало тихо. Певец ушел, остались только пустой стул и прислоненная к стене гитара.
