Яков с Михалкой, видя, что до них никому нет дела, от скуки стали травить небылицы, отвлеклись от происходящего. И сразу вздрогнули, когда послышались частые ружейные выстрелы с другой стороны китайгородской стены. Откуда-то со стороны Яузы.
– Что, что там?! – заволновались они, переглядываясь с Уваровым.
Гусары тоже забеспокоились. Затем они что-то крикнули Уварову прямо в лицо и заспешили к крепостным воротам вместе с Будило. Там открылась узкая вылазная дверь, и они скрылись за ней.
С Уваровым остался только Бутурлин. Смоленские окружили их, пристали с вопросами к Уварову. Но тот лишь махнул рукой. Его вид красноречиво говорил о безнадежности дальнейших переговоров.
А пальба у стен Китай-города, что выходили к Москве-реке, нарастала.
И смоленские, опасаясь, как бы в начавшейся драке не досталось и им, поспешили в свой лагерь. Они догадались, что это снова пошли на приступ Китай-города казаки Трубецкого. А значит, там будет жарко.
Вскоре они, ополченцы Пожарского, присоединились к казакам Трубецкого.
* * *
Яков и Михалка Бестужев с сотней смоленских служилых и с огромной толпой донцов ворвались в Никольские ворота Китай-города… Крики! Все орут!.. И бегут, бегут… Туда, где мелькают польские кафтаны и тускло отражаются клинки… Да, там, впереди, были они – пахолики и жолнеры… Они убегали, бежали из последних сил, истощённые голодом.
Голод. Он ощущался здесь повсюду. Даже серые заборы дворов, уцелевших от пожаров, выглядели так, будто их глодали.
Яков и Михалка пробежали мимо уцелевшей каменной церковки, такой же по виду, словно и она оголодала. Деревянные же постройки около неё все погорели. Кругом было черным-черно, одни лишь головёшки, раскиданные пожаром.
Бежавший впереди Якова казак в драном сермяжном кафтане внезапно остановился, хватает открытым ртом воздух… Запалился… Руки у него трясутся, но и возятся, ловко возятся с самопалом. Вот вскинул он его… Раздался выстрел. Почти у самого уха Якова. Оглушил его. Яков встряхнул головой, тоже стал хватать ртом воздух, как и казак, ничего не слыша.
Кругом, казалось ему, все разевали беззвучно рты, как рыбы, и бежали, бесшумно бежали непонятно куда…
И в то же самое мгновение, когда казак выстрелил, один из жолнеров, бежавший впереди, странно мотнул головой. Она откинулась назад так, словно его по спине ударили прикладом самопала. Затем ноги у него стали скручиваться в большой витой крендель, сырой и вязкий. Но вот этот крендель стал превращаться в безобразную гусеницу, когда та при опасности начинает сворачиваться своим отвратительным студенистым телом…
И всё это происходило для Якова медленно, ужасно медленно, как во сне…
Но в это время кто-то набежал на него сзади и сшиб. И он, падая, увидел, что и жолнер впереди тоже наконец-то упал.
Яков ударился всем телом о брёвна мостовой, охнул. По инерции он перевернулся и больно стукнулся головой о тупой торец бревна, случайно оказавшегося на его пути. Удар был сильным. У него из глаз брызнули искры, и этим вышибло пробки из ушей… Орущий и бесившийся вокруг мир ошеломил его. Но только на мгновение. Уже через мгновение он снова стал для него родным. И он опять окунулся в него.
Кругом все что-то кричали. Закричал и он.
Он вскочил на ноги и, переступив через труп того самого жолнера, бросился вслед за своей сотней. Та уходила вперёд, опрокидывая редких пахоликов и жолнеров, откуда-то выскакивавших им наперерез. Те как будто пытались остановить людской поток, топтавший всё на своём пути…
