– Вот и ладно!
У дома, расположенного внутри какого-то темного двора со сквериком, она вяло попыталась забрать их, – я таки донес на третий, самый верхний, этаж.
– Здесь?
Она чего-то мялась.
– Может, я вам что-то должна? – давясь, пролепетала она. – Вы не стесняйтесь, пожалуйста, сами скажите, сколько.
Это меня развеселило. Засмеялся – и совсем вогнал ее в краску.
– Ой, я, кажется, совсем не то сказала. Простите уж, пожалуйста!
– Да ничего!
– Может, я хоть чаем вас напою, а? С вареньем. Я ведь уж и не чаяла дотащить, – глаза ее за стеклами очков казались страшно виноватыми.
Ладно, пусть напоит чаем, угостит вареньем. Посижу и поговорю, благо человек ничего обо мне не знает. В общем-то, мне не так уж и хочется домой.
Коридор, куда мы вошли, был недлинный, но очень широкий. Сунул сумки под вешалкой. Помог ей снять пальто, потом она сняла шапку, – и я удивился, как она сразу изменилась, став без них намного моложе: моя ровесница, в крайнем случае, старше всего на пару лет. Кофточка уж больно симпатичная была на ней, крупной вязки, нежно пастельного цвета. Она почувствовала мой взгляд и с какой-то горделивостью оправила ее.
Кухня, в которую я помог ей отнести сумку с продуктами, поразила размерами: метров шестнадцать, никак не меньше. Обставлена наполовину, как жилая комната: обеденный стол, кушетка, кресло. И телевизор стоит.
– Разве в этих домах не коммунальные квартиры? – спросил я удивленно.
– Да, конечно. Эта – во всем доме – одна отдельная. – Она увела меня в комнату, обставленную какой-то сборной мебелью, и попросила немного обождать.
Слышно было, как на кухне лилась вода, хлопала дверца холодильника. Я закурил, поискал глазами пепельницу – ее не было.
– Извините, – сказал я, когда она заглянула в комнату, – закурил без спроса.
– Да, пожалуйста, пожалуйста!
– Пепельницу какую-нибудь можно?
– А, да! Сейчас, сейчас.
Чай она подала на специально постеленной вышитой скатерти, варенья поставила несколько сортов, да еще тарелочки с колбасой и сыром, баночку шпрот.
– Садитесь, пожалуйста!
– Вы же меня только чаем поить собирались.
– И закусить немного не мешает.
– Закусывают вино, – я пошел, принес свою бутылку. – Слабенькое, не бойтесь, – чистое сухое.
Вскочила, рюмки достала.
– Будем здоровы!
Она была непривычна к сухому вину: это я понял по той тени разочарования на лице, с которым она сделала свой второй глоточек.
– Кисловато?
– Да, знаете. Мы больше привыкли пить наливочку.
Тогда я предложил сварить глинтвейн. Корица у нее нашлась, и даже в большом количестве. Рецепт я когда-то прочел в какой-то книге, но помнил смутно. Положил сахару и корицы на глаз, еще бросил две гвоздичины на всякий случай. Нагрел до того, что вино стало чуть парить.
А получилось совсем таки неплохо: горячее, сладкое и пряное пойло. Оба с удовольствием выпили по большой рюмке. Она вскоре раскраснелась, глаза заблестели, оживились, и тут я, чувствуя, что сам прихожу в более приятное состояние, рассмотрел ее как следует. У нее, оказывается, было таки не такое уж плохое лицо: с мягкими чертами, нежной кожей. Губы чуть пухлые, нос с крохотной горбинкой. И короткая прическа явно идет ей.
Она немного разошлась, и мы завели разговор. Благо познакомились в мебельном магазине: подробнейшим образом обсуждали качества болгарской «стенки» «Напредък».
– Для такой комнаты – самое подходящее. – И в самом деле – вдоль одной стены становятся предметы собственно «стенки»: сервант и бар со стеклянными полками сверху, такого же размера необычный секретер с подсветкой и двустворчатый гардероб. Остальные предметы: диван-кровать, два массивных кресла, два пуфа и журнальный столик тоже мысленно расставили по комнате, и она обрела весьма современный, очень уютный вид.
