Я привлек ее к себе, поцеловал в шейку. Она закрыла глаза:
– Выспался, да?
– Ого, еще как! Давно так не спал. Никак толком не проснусь. Под душем бы ополоснуться.
– У меня нет душа. И ванны тоже нет. Вообще, – казалось, для нее сейчас это было страшное несчастье.
Тогда я наклонился к кастрюле с оладьями, втянул носом воздух и, восхищенно помотав головой, выдохнул его в звуке:
– А-а-а!
Я ополоснулся над раковиной – по пояс холодной водой, растерся подданным ею чистым полотенцем.
Мы сидели и завтракали. Рядом. Ее полноватые руки с ямочками на локтях мелькали, подкладывая мне на тарелку то одно, то другое. Все было необыкновенно вкусным, но ей казалось, что я плохо ем.
– Вам бы рюмочку вначале, да?
– Рюмочку? Пожалуй, можно.
– Да ведь нету: хотела сходить, пока спал, да… – она замолчала: казалось, может вдруг заплакать.
– Ты боялась, что могу уйти без тебя?
Она закивала.
– Не ушел бы? Если бы проснулся без меня, а?
Я пожал плечами:
– Да нет, наверно.
…Когда в мгновенном порыве решимости я, взяв ее за плечи, прижал к себе и потянулся ртом к губам, она не противилась: казалось, не могла.
Потом мы сидели и молчали: тема «стенка» «Напредък» нам больше не требовалась. Покорная, тихая, она иногда вдруг отвечала поцелуем, похожим на взрыв, и прижималась ко мне, закрыв глаза: в каком-то ужасе передо мной, будто ища защиту от меня – у меня же.
И так же прижималась ко мне потом – когда все было кончено, прятала лицо у меня на груди, и я тихонько гладил ее волосы.
– Вас как… тебя зовут? – первая спросила шепотом она.
– Феликс. А тебя?
– Фаина. Фая. Тоже на фэ. – Я невольно усмехнулся про себя.
Успокоение после обладания ею мешалось с разочарованием. То, что было только что, не доставило удовольствия – акт не наслаждения, а, будто, мести той, с которой я прожил восемь, отнюдь не счастливых, лет. Это была первая после нее женщина, тело ее никак не хуже тела той, но все во мне ожидало только того же, что было в той и с той, и ничего другого.
Лишь горделивое, не без горечи, сознание возможности обладания телом женщины, еще днем казавшееся жутко недоступным. И после сон…
– Слушай, ну почему ты все время путаешься: то ты, то вы?
– Извини. Сразу все это…
– Не жалеешь?
– Что ты! Феликс! – она глядела мне в глаза, улыбалась. – Имя какое хорошее у тебя. Ты ешь, ешь!
– Не могу уже больше. Лучше давай решим, чем заняться. Сходим куда-нибудь, или что другое предложишь?
Она вдруг заговорила весело и деловито:
– Давай сходим в мебельный. Я ж надумала: ту «стенку» болгарскую надо ведь купить. Ничего: не дорого – можно. И тебе она нравится. – Ишь ты! – Поможешь? А то я одна и не выберу как следует.
– Конечно. А старую мебель куда?
– В коридор пока.
– Тогда давай одевайся.
– Посуду только уберу. Да я быстро, ты не бойся!
Я курил, устроившись на кушетке, глядел, как она прибирает со стола. Аккуратисточка, и делает быстренько: ахнуть не успел, как все было убрано и вымыто.
Она сегодня в том же пальто выглядела иначе: то ли оттого, что глаза у нее сияли, то ли что я уже видел ее другими глазами.
Отправились в тот же магазин: и близко довольно, и знали, что там есть эти «Напредъки».
Стоявший в зале оказался поврежденным. Отыскал вчерашнего продавца.
– Решили купить его? – несколько удивленно глянул он на нас.
– Именно. Только тот, в зале, поврежден.
– Я знаю. Еще два есть.
Повел во двор, вскрыл ящики. Вытащили предметы: обивка красная, фанеровка очень хорошая. Несколько дефектов – практически не заметны.
