Так вот и крутилась: только дома, только с тетей – не вылезая почти.
Два года тому назад тетя начала сразу резко сдавать: слабела на глазах. Стала заговаривать с Фаей о своей смерти, о том, как она без нее жить будет. Подробненько. И еще сказала, что сберегла для нее немало золота и камешков, что остались еще от покойной бабушки, – припрятаны были на черный день, да обошлось. Сказала, что где, достать велела и принести; показала все, сказала название каждого камешка и цену каждой вещи.
После смерти ее как что оборвалось: пусто стало. Незачем было, а спешила домой – убираться. Готовила ужин, а в рот не лезло – пропадало, и готовить стало редко: так как-нибудь. Варенье пора было варить – а для кого, зачем: в буфете банок еще полно осталось. В общем: делай, что хочешь – да не хотелось. Даже телевизор, который совсем им с тетей не мешал цветочки делать, не включала…
Я спешно налил ей еще рюмку ликера. Она сделала несколько глоточков.
…Так вот и жила поначалу, не зная, куда себя деть. С работы домой уходить не хотелось: там люди, разговоры, которые, хотя она в них не участвовала, отвлекали.
Ее дело, как и других – следить за приборами. Снимать и записывать в журнал нужные показания; они же отвечают за своевременную поверку и смену приборов на пультах. Если строго все выполнять, то ЧП почти никогда не будет, а у нее был порядок, как дома, да еще она лучше других чувствует, если с приборами что-то неладно: потому у нее ЧП ни разу и не было. А без ЧП остается еще свободное время: можно поболтать. Еще некоторые успевают вязать, понемногу, прямо на работе, только так, конечно, чтобы особо не видели.
Там ей и показали, как это делать: попросила, чтобы чем-то занять себя. Получилось у нее как-то сразу, и когда показала первую связанную кофточку, сослуживицы ахнули: ни малейшего изъяна, а быстро – будто этим уже давно занимается. Еще бы не быстро: пришла домой, и почти сразу за спицы – свободна ведь – и до ночи. Нравилось: успокаивает очень – так и говорили.
Уже через полгода вязала лучше всех на работе. Почти всем у себя связала по кофточке – бесплатно, только шерсть, конечно, их была. Потом одна из сослуживиц попросила связать для своей подруги – за деньги уже. Сама назвала цену, небольшую, но вмешалась другая сослуживица:
– Ты что: за такие деньги? Знаешь, сколько все берут – да еще вяжут вдвое дольше?
Но Фая сверх той цены ничего не взяла: делала за деньги ведь первый раз. А заказчица, придя за кофтой, еще и торт принесла, благодарила долго.
Кто-то еще иногда пользовался: просил связать своей родне, за невысокую плату. Но чаще стали приходить те, кто платил как следует. Стоило уже: любую вязку быстро осваивала, да еще чувствовала сразу, кому что пойдет – от матери, видно, унаследовала.
– И та кофточка – не покупная, не импортная: своя.
Много вязала: не ради денег – для занятия времени и успокоения. Но деньги, все равно, шли – и немалые, а девать их было некуда – копила просто, даже на книжку не клала.
Иногда накатывало что-то, даже вязать не могла – петли путала. Но быстро проходило.
– А теперь ты есть – и вот хорошо мне. – Я улыбнулся неожиданному, чисто библейскому, обороту ее последних слов.
– Давай пересядем. Туда, – я кивнул в сторону дивана.
– Зачем? – слегка заплетающимся голосом спросила она.
– Затем. Разве ты не хочешь? – И она засмеялась и сказала:
– Хочу.
…Я очнулся от сна, когда за окном было уже совсем темно. Мы лежали рядом, раздетые, и она грела меня своим теплым белым телом. Я медленно провел по нему рукой – она не проснулась, продолжая тихонько похрапывать.
