Жилые дома города растянулись вдоль набережной. Сталинские розовые пятиэтажки смотрели на пруд. Бывшие купеческие доходные дома, выкрашенные в желтый и белый, были отданы под административные нужды, банки. Дворец культуры, в котором ежегодно проходил фестиваль Петра Ильича Чайковского, и выступали мировые приглашенные звезды, стоял прямо посередине улицы. За ним – парк Высоцкого. Его разбили сами горожане, установили памятник актеру. В антикварных телефонных автоматах, расставленных по аллеям парка, звучали песни барда. Городок уютный. Старые деревянные дома с красивейшими резными наличниками, орнаментом, фигурками зверей и птиц погружали случайных туристов, занесенных в этот удаленный от федеральных трасс край, в атмосферу девятнадцатого века. Останавливался ход времени, мысли начинали течь неспешно. Хотелось прогуляться вдоль пруда, облокотиться на парапет и смотреть на блестящую от солнца гладь пруда. Тишина и покой. Только колокольный звон нарушал сонное безмолвие городка.
Благовещенский Храм стоял в самом центре города, на большой площади, напротив плотины – огромный, величественный, с золотым, переливающимся на солнце шпилем колокольни и большущими чугунными колоколами. Подъезжая к Храму, христианин невольно вскидывал руку, накладывая на себя крест, и с удивлением останавливался, замечая перед Храмом не менее величественную фигуру вождя пролетариата. Черный чугунный Ленин стоял на стеле-стреле, перекрывая вид на храм. И христианин ловил себя на мысли, что он не просто крестится, а открещивается от ужасного видения, как деревенская бабка, приговаривая: «Свят, свят, свят». Историю не сотрешь. Стоял Ленин напоминанием о других временах. В советское время здесь был дворец культуры, потом кинотеатр, в перестройку в подвале работал ресторан – место бандитских сходок. Все кануло в Лету. Теперь в храме велась реконструкция. Восстановили внешний облик прекрасного здания. Внутри под пустым куполом храма муравьишками двигались рабочие, готовили пол к заливке, штукатурили стены, аккуратно обходя деформационными швами старинные фрески.
На плотине высился, раскинув крылья, огромный металлический якорь, выкованный когда-то самим Великим князем Александром Николаевичем, старшим сыном императора Николая Первого. Стоял, как и предсказывал об этом шаман двести лет тому назад.
Артель художников-иконописцев ехала в город Воткинск на роспись нижнего храма. Того самого, в котором раньше размещались склады и бандитский ресторан. Старенький автобус, подпрыгивая и бренча на кочках, заехал в город, прокатился по длинному асфальтированному полотну над плотиной, мимо завода, центральной площади, повернул направо, по узким улочкам взобрался вверх и, издав тормозами жалобный скрип, остановился рядом с небольшой кладбищенской церковью. Двери автобуса, шипя, открылись, и художники высыпали на площадь перед церковной оградой, весело переговариваясь, выгружая из автобуса сумки, коробки с краской, рулоны бумаги, кальки. Бригаду иконописцев составляли в основном девушки и женщины. Мужчин было двое: руководитель артели, темноволосый плотный удмурт, бодро дирижирующий веселой женской толпой, и инвалид с большой непропорциональной головой и шишками размером с куриное яйцо, нависающими над бровями, взятый на практику более из сострадания, чем для помощи.
Женщины-художницы подхватили сумки-коробки, зашли через распахнутые ворота на территорию церкви. Уверенно повернули налево и остановились перед кирпичным зданием в один этаж с высоким чердаком. На крыльце дома стоял пожилой священник лет шестидесяти в черной рясе, с седыми волосами, собранными в хвост – Отец Георгий. Он радостно улыбался.
