– Я говорю, пусть пламень
вашего сердца пылает
состраданием, и одним
только
состраданием, так…
Веда подождала, но леопард заткнулся и вытащил иглу, неожиданно легко пронзившую башмак насквозь. Веда невольно поморщилась и почесала щиколотку.
Надежда Наркиссовна, проснувшаяся до рассвета в своём тесном гнёздышке на подоконнике, ухитрилась сладко потянуться. Спрыгнув на кухонный диванчик уголком, она свернулась вновь и провела чудеснейшие минут сорок, пока срез холма в окне не пожелтел, как оплывающее и не тающее импортное масло. Тогда она обратилась, потянулась ещё раз и без особого трагизма посмотрела на невымытую посуду. Ворча что-то про то, что нужна посуда, которую можно было бы съедать после еды, она вымыла её с притворной покорностью и опасным блеском в глазах. (Она не пренебрегла этим блеском даже наедине со своим вторым я и даже, может быть, именно наедине).
После этого она, удовлетворённо сопя и скалясь, охотно расчесала свои шёлковые послушные волосы и, полюбовавшись в ванной на зубную щётку Веды, отправилась на дикий пляж, предварительно приняв облик сервала, так как всё равно придётся перелезать через ограду парка – калитку отворяли только в пять – а летом она предпочитала носить юбку.
– Одиннадцать. – Спокойно сказала Сари, посмотрев из-под лапы в синем, как небо, рукаве вверх.
Небо синим не было. Как вкусный чад над большой сковородой стоял сухой зной. Дальнее поле встретило их устрашающим боевым стрёкотом и треском. То была песнь дневных насекомых, по-видимому, не придававших значения тому, что они часть пищевой цепи, в которой ведущая роль принадлежала перепёлкам.
Перепёлки молчали. Возможно, они охотились. Зловещим огоньком сигареты искрился Орс, что-то уж очень скоро поднимавшийся по блёклому небу, только у краёв нагорий переходящему в синий цвет, уступавший в насыщенности платью неутомимо шедшей впереди Сари.
Всеволод, повинуясь её жесту, сгрузил с плеч две плетёные сумки.
– Одиннадцать, одиннадцать. – Раздался в десятке шагов позади на узкой тропинке изменившийся голос. – Что за роковой час. – Продолжал насмешливо жаловаться голос.– Уже не утро, но день так молод и агрессивен.
Сердито воркуя и даже протестующе мяукнув, Григорий остановился и, глядя сузившимися зелёными глазами на обернувшегося дракона, прибавил:
– У меня такое чувство, будто…
Он заворчал, спуская с плеча ещё одну сумку.
– Да? – Утирая локтем взмокший лоб, вежливо отозвался Всеволод.
Леопард так неосторожно поставил наземь свой груз, что из плетёнки вывалился боком низкий и крутобокий термос с едой для перепёлок.
– Но, но!.. – Прикрикнула Сари, прямая и лёгкая после полуторачасового перехода.
Пастырь спешно присел, установил внушительный, даже на вид тяжёлый сосуд поровнее, на мелкие белые, как зубы, камешки.
Его, занятого по горло – так он успел прошептать Всеволоду, сделав известный жест сильной лапой – Сари прихватила с собой уже на околице села, где он, впрочем, не с особо деловитым видом шёл, держа направление на восточные улицы.
Голос Сари не отличался властностью, но было в её чуть бесцеремонном приглашении что-то такое, от чего будущее духовное лицо совершенно стушевалось и, тихо бурча в спину Всеволоду, что ему и туда, и сюда, а хвост-то один (и даже показал этот хвост из-под сутаны) поплелось вслед с сумкой, которую всучила ему эта удивительная особа.
– …будто на меня охотятся. – Дообъяснил пастырь, фукая за воротничок.
