В последующие две недели Гриша Митричев то приходил в себя, то вновь погружался в забытьё. То вдруг поднимался в небесную высь на У-2, то оказывался в подворотне, пространство которого было поделено на два треугольника, светлый и тёмный. Видел полные горя глаза матери, пытался её успокоить слабой улыбкой; видел мелко дрожащий подбородок Павлика и изможденное лицо отца. Видел он и какую-то незнакомую, удивительно хорошенькую девушку, видел, как по её нежным щекам текли слезы, и она отирала их белым платочком, зажатым в маленьком кулачке. Он хотел спросить, кто она такая, но сил даже на столь короткую фразу ему не хватало, он закрывал глаза и проваливался куда-то в темноту.
Только на двадцать четвёртые сутки он, наконец, пришёл в себя. В это время в палате находилась пожилая сиделка в пенсне, воспринявшая это событие вполне спокойно. Она встала со своего стула, стоявшего чуть в стороне от койки Гриши, подошла к нему и спросила, как он себя чувствует. Вместо ответа слабый ещё парень чуть прикрыл веки, что означало – нормально.
К счастью вскоре дела его и вправду пошли на поправку. От врачей он узнал, что заточка, которую ему вонзили в подворотне, прошла всего в двух сантиметрах от сердца. Возможно, что и это не спасло, если бы его так быстро не доставили в больницу. Тут уж он должен благодарить…
– Сам увидишь от кого, – заинтриговал Гришу молодой краснощёкий врач в белой шапочке.
Однажды в послеобеденный час, задремавший Гриша, услышал, как тихо скрипнула дверь в его палату, и кто-то вошёл, сделав несколько робких шагов. Для визита родителей час ещё не пробил, а сиделка ступает более уверенным шагом. Впрочем, посетители могли прийти к любому и трёх его соседей, которых сейчас на месте не было. И как не сладка была дрёма, любопытство пересилило, он чуть приоткрыл веки…
Или же он всё-таки спал? Рядом с его койкой стояла девушка из его прежних видений. Русоголовая, кареглазая, небольшого росточка, накинутый на её плечи халат был ей столь велик, что девушка буквально тонула в нём, отчего облик её производил несколько комическое впечатление. Они долго смотрели друг на друга, затем Гриша улыбнулся; девушка ответила ему счастливой, приветливой улыбкой.
– Так это не сон? – едва слышно произнёс Гриша. Девушка лишь по движению его губ догадалась, что её о чём-то спросили. Сделав маленький шажок вперёд, она вопросительно подняла тоненькие бровки, как бы переспрашивая.
Собравшийся с силами Гриша намеривался повторить вопрос, но его опередил вошедший в палату молодой краснощёкий доктор – Иван Иннокентьевич.
– Ну, поблагодарил свою спасительницу? – весело улыбаясь, спросил он.
– Нет, нет, что вы! – бойко запротестовала девушка. – Это я должна благодарить, я! – от досады на несправедливые по её мнению слова доктора, она всплеснула огромными рукавами-крыльями своего халата. – Он спас мне и жизнь и…честь, – девушка совсем смутилась, и румянец залил её нежные щечки.
– Вот как! – удивился Иван Иннокентьевич. – Да ты у нас герой, стало быть, Григорий?
Тут уж и Гриша засмущался. Он не мог постичь смысл горячих реплик этой милой девушки, облачённой в безразмерный халат. Спас ей жизнь… герой… нет, это перебор, конечно. Ну, врезал одному негодяю, с другим сцепился, потом эта страшная боль под левой лопаткой… А более он ничего и не помнил, очнулся уже на больничной койке. Хотя, если честно, слышать слова благодарности от такой девушки было чертовски приятно.
