– Они у меня очень хорошие, вот увидишь. А мама просто влюблена в тебя.
– А ты? – вырвалось вдруг у Гриши.
Тоня, открывавшая в эту минуту двери, на миг обернулась и так посмотрела на него, что Гриша чуть не задохнулся от нахлынувшего на него счастья.
Минут через пять в палату вошли высокого роста мужчина в белой рубашке «апаш» с расстегнутым воротом и закатанными до локтей рукавами, лысый, с массивным носом и очень миловидная женщина, в платье «чарльстон» со слегка заниженной талией, отделанное аппликацией. Она была копия Тони, только повзрослевшей.
Михаил Александрович крепко, но осторожно пожал руку Гриши, выразил восхищение его бесстрашным самоотверженным поступком, назвал его настоящим комсомольцем. А Мария Васильевна по-матерински просто обняла его, тоже собралась было сказать какие-то тёплые слова, но не выдержала, заплакала.
– Если бы не вы, если бы не вы! – качала она головой, покрытой кокетливой белой шляпкой, поля которой были украшены декоративными васильками.
И Михаил Александрович, отвернувшись к окну, стал усиленно сморкаться в большой клетчатый платок, вынутый им из кармана брюк. Тоня принялась утишать родителей, а у Гриши от похвал загорелись уши. И тут весьма кстати в палату вошла Алёна с Павликом. Далее последовало знакомство, новые слова благодарности, новые слёзы.
А Павлик тем временем, углядев на тумбочке брата соблазнительные пузатые кульки, незаметно для окружающих в какие-то несколько минут едва ли не ополовинил их содержимое. Он частенько помогал Грише таким образом справиться с провиантом: съесть всё, что приносила одна только, Тоня ему всё равно было не под силу.
Впрочем, происходили и менее трогательные встречи. Как только Гриша немного пришёл в себя, к нему зачастил некий милицейский чин по фамилии товарищ Обжигов, как он сам представился. Кругленький, как колобок, маленький он каждый раз неожиданно появляясь в палате Гриши, садился на стул возле его койки, снимал фуражку и вытирал платком обильно вступивший на высоком лбу пот. Затем тщательно протирал внутреннюю часть фуражки. И только после этих операций задавал один и тот же вопрос: как выглядели напавшие на Гришу люди?
Гриша честно отвечал, что в полумраке подворотни хорошенько их не разглядел, да и времени для этого не было. А последовавшее затем длительное пребывание без сознания, память его явно не освежило. Помнил только, что один был невысокого роста в надвинутой на глаза кепке, другой – чуть выше с квадратным, выступающим чуть вперёд подбородком, удар по которому Грише так и не удалось нанести. Обжигов всё скрупулёзно записывал в свой обширный блокнот и уходил, но в другой раз вновь задавал этот же вопрос: как выглядели нападавшие?
Об этом же он интересовался и у натерпевшейся страха Тони, воскрешая в её памяти пережитые ею жуткие минуты. Но она помнила ещё меньше Гриши, так была перепугана. Хотя в первые дни после случившегося она едва ли не в каждом встреченном молодом мужчине в кепке видела одного из своих несостоявшихся насильников.
Где-то дней через десять Грише уже было позволено выходить на прогулки, и они с Тоней неспешно бродили по засыпанным палыми листьями дорожкам территории больницы: Гриша лежал в расположенном неподалёку от его дома институте скорой помощи им. Склифосовского. Впрочем, местные аборигены называли её на прежний лад Шереметьевской больницей, по имени отстроившего её более столетия назад графа.
