Помолчав с минуту, Митричев рассказал о произошедших в то роковое утро событиях, умолчав, разумеется, почему он сам оказался у особистов.
– Не густо, не густо, – подполковник был слегка разочарованным куцым рассказом лейтенанта.
– Всё так быстро произошло, – как бы оправдываясь, произнёс Митричев.
– Ну что ж… – подполковник привстал со стула, собираясь, видимо, уходить, но тут же резко сел обратно и в упор глядя на Гришу своими серо-голубыми глазами спросил как бы между прочим:
– А как ты-то там оказался?
Гриша вроде бы готов был к этому вопросу, ждал его, но всё же под пристальным взглядом особиста немного растерялся, ответил не сразу, с некоторой заминкой, что не укрылось от внимательных глаз подполковника. Ответил на свой страх и риск, ибо если подполковник был осведомлён о его аресте, то, утаив это, он ещё больше бы навлёк на себя подозрение. Но отступать было поздно, и он решился, словно в омут нырнул:
– Товарищ майор мне что-то предложить хотел…
– Даже так, – глаза подполковника повеселели.
Знает, с тоской подумал Митричев, пропала моя бедная головушка. И ведь не оправдаешься, чёрт возьми! Скажут ещё, что это мои «дружки» выручали из лап СМЕРШа!
– И что же он тебе предложить хотел? – осведомился подполковник, почёсывая хорошо выбритый похожий на пятку подбородок с ямочкой посередине.
– Он не успел сказать.
– Интересно, интересно, – произнёс задумчиво подполковник и немного помолчав, спросил вдруг: – А ты давно воюешь-то?
И, слово за слово, разговорил Митричева, узнав, что тот начинал воевать ещё в сорок первом, летал защищать Москву на И-16, был сбит, тяжело ранен, более полугода провалялся в госпитале в г. Молотове, после чего летать ему запретили, и он окончил артиллерийское училище и стал командиром батареи. Так и воюет с тех пор артиллеристом.
– А в небо не тянет? – внимательно выслушав лейтенанта, спросил особист.
– Теперь уже нет.
Оставшись, наконец, один Митричев ещё и ещё раз припоминал этот разговор, удивлялся, как это он легко рассказал подполковнику всё о себе, о семье, о погибшем брате Павле, о воюющем отце, не упомянув только о том, что жена работает в НКГБ. Зачем он так разоткровенничался? Или это подполковник так легко заставил его разговориться? Впрочем, он и сам рад был говорить о чём угодно, только бы не касаясь того, как он оказался в особом отделе. Но понять, знает ли причину этого подполковник он так и не смог. Поверил ли подполковник в придуманное Митричевым предложение, которое ему якобы собирался сделать погибший майор?
Разумеется, вопрос этот так и остался для Митричева неразрешённым. В томительном неведении он провёл на больничной койке ещё несколько дней перед тем, как его выписали. Подполковник более в полку не появился, никак не давал о себе знать. И всё-таки Митричев не мог себя чувствовать спокойным. Он почему-то уверен был, что с подполковником дороги их ещё пересекутся…
12
Алёна Митричева вернулась с лесозаготовок насквозь больная. И очень набожная. Там, на работах в глухой деревушке сошлась она коротко с одной местной крестьянкой, Верой Авдотиной, смиренно переживший расстрел мужа, обвинённого в колхозном вредительстве и смерть сына, погибшего от пули фашистской.
Утешение и силу жить нашла она в Святом Писании. По вечерам, возвращаясь с работ в свою убогую избушку, где квартировали Алёна Митричева, запаливала она свечку, раскрывала Евангелие и, шевеля сухими бескровными губами, сосредоточено читала. И покуда главу-другую не прочитывала, спать не ложилась, несмотря на то, что завтра вновь надобно вставать ни свет, ни заря.
