При свете зарниц (сборник) - страница 39

– Это мадьяр, – шепнул Исхаку его знакомый парень. – Учится на историческом факультете.

Появилось ещё четверо венгерских студентов, подошли к тому, который играл на пианино, о чём-то громко поговорили, громко посмеялись. Исхак удивлённо следил, как уверенно, по-хозяйски они держатся, громко, не стесняясь, разговаривают и хохочут. Довольно свободно они говорили и по-русски, знакомый Исхака сказал, что венгры знают по нескольку европейских языков.

Вскоре народ собрался, невысокий длинноволосый студент в клетчатом пиджаке сказал, что очередное заседание считается открытым, и предоставил слово поэту, члену Союза писателей. Исхак воззрился во все глаза: первый раз в жизни он видел живого поэта! Надо сказать, на улице он вряд ли отличил бы его от прохожих, Исхаку всегда казалось, что в лице поэта, хотя бы в его глазах, обязательно должно быть «что-то такое».

Поэт был среднего роста, рыжий, с бурым лицом человека, любящего «заложить за воротник». Свою поэму «О счастье» он читал громко, грубым голосом, словно на кого-то сердясь, нелепо размахивая правой рукой. Сначала Исхак просто следил за ним с изумлением, потом вслушался в текст и изумился ещё больше. «Наверное, этот громкоголосый дядя в деревне никогда не бывал», – подумал Исхак. В поэме у деревенских парней – рты до ушей, им сытно и легко живётся, с утра до вечера они наяривают на гармошках, даже в поле, за работой, весело и дружно поют.

Односельчане Исхака никогда на работу с гармошкой не ходили, особенно теперь. На голодный желудок не станешь плясать и петь…

Но Исхак, конечно, не решился спорить с автором, он просто сидел, глядя на своих соседей, среди которых были и его соученики по школе в Мэлле, – все они горячо хлопали, когда поэт кончил. Потом читали стихи члены кружка, в их стихах жизнь тоже была сытной, прекрасной, «лучшей в мире»… Исхак слушал, грустно думая о том, что, видно, он и правда «деревенщина», «серая скотинка», не дорос до понимания такой «высокой» поэзии. Видно, в стихах нужно изображать жизнь красивой, весёлой, совсем не похожей на ту, какая у них в Куктау. А может, так плохо живут только в Куктау, потому что там председателем Салих Гильми?…

Вышел он из университета растревоженный. Стихи о необыкновенно красивой жизни… Потом венгры, так же просто, как их рябой Василь на трёхрядке, игравшие на пианино… Ведь и в Венгрии была война, фашисты. Когда же эти парни успели выучить европейские языки, когда они учились музыке?… Его мать, сёстры, работая дни и ночи, не смогли из-за войны купить Исхаку даже простую тальянку, о которой он так мечтал… Есть, значит, у судьбы любимые и нелюбимые дети…

Вот он кончит учиться, получит диплом. Диплом!.. Получит и снова уедет в Куктау, где нет ни радио, ни электричества. Будет до крови под ногтями воевать с чертополохом… Вырастит хлеб. Свезёт его в Челны. Снова посеет. Снова уберёт. И полуграмотный Салих Гильми будет указывать ему, что и как делать, грозить, оскорблять…

А где-то останется большой город, театры, музыка, электричество, квартиры с удобствами. Не только сам Исхак, но и дети его будут учиться в той же школе в Мэлле с низким потолком, где сквозь щели в бревенчатых стенах дует ветер…

Исхак остановился. Нет!.. Нельзя заноситься перед родной землёй, презирать её, изменять ей словом или душой. Нельзя грешить на неё. Кто был его дед, отец?… Безграмотные тёмные крестьяне. Он, Исхак, хоть и полураздет, не всегда сыт, но учится. Учится в большом прекрасном городе, получит диплом, станет специалистом, вернётся в Куктау, чтобы и там жизнь постепенно изменилась, стала легче, сытнее, ближе к тому, что он видит сейчас в городе. Дети Исхака, безусловно, будут жить иначе, чем он, а дети его детей будут жить прекрасно…