Было очень жарко. Цвёл поздний жасмин, и насыщенный аромат наполнял наши лёгкие тягучим благоуханием. Кто-то высадил два куста жасмина по обе стороны двери подъезда моего дома, и они, теперь уже вымахавшие ввысь, неистово цвели и благоухали, а я, надо сказать, впервые осознанно обратила на них внимание, хотя, как мне потом сказала мама, эти кусты росли здесь уже лет пятнадцать и цвели каждый год…
Ты позвонил спустя три дня. Странно было слышать твой голос сквозь пластмассу телефонной трубки, а не вживую, но я сразу узнала его: не узнать было невозможно. Не могу сказать, что извелась ожиданием, но эти дни постоянно думала о тебе и мысль «Почему он не звонит?» приходила ко мне неоднократно. И всё же свою роль в моей реакции на всё происходящее с нами сыграла немаловажность моего воспитания, когда строгость, гордость, холодность (пусть даже напускная) должны были подчёркивать достоинство девушки, воспитанной в советское время. Поэтому в разговоре с тобой я (хоть и возликовала, услышав тебя) никак не обозначила свои истинные чувства (во всяком случае, мне так казалось).
– Аля!.. – Твой голос излучал тепло, я чувствовала это и не могла мысленно не рвануться тебе навстречу…
Это было началом нашей реальности, временем ничем ещё не омраченного счастья, близости, доверчивости, восторженной нежности, радости, иными словами, всех тех эмоций, на основе которых замешиваются истинные чувства. Что и говорить, я окунулась в любовь; ты был, без ложной скромности, моей первой и настоящей любовью. Почему я говорю «настоящей»? – ни в коей мере не утверждаю, что бывает ненастоящая. Только настоящая и бывает, если речь идёт о любви.
Мы стали встречаться.
Виделись мы нечасто. Возможно, этот нюанс в некотором роде помогал нам сохранять свежесть чувств. Этой мыслью я успокаивала себя; надо же было придумать объяснение чему-то неясному, чтобы иметь возможность легче принять это как данность, если не остаётся ничего другого! Это, конечно, не совсем так, моя ирония здесь не вполне уместна: нечастость встреч по большому счёту определялась родом твоей работы (ты был спасателем – редкая и трудная профессия) и несовпадением её графика (ты часто уезжал на сборы) с моей начавшейся в сентябре учёбой. Кроме того, весь август, предваряющий начало первого семестра, я вынужденно провела у бабушки в другом городе: она сильно болела, что вызвало необходимость постоянного нахождения рядом. Таким образом, в последний месяц лета моё отсутствие и твоя занятость не позволили нам увидеться. Потом началась учёба – долгожданная учёба в долгожданном ВУЗе, – закружившая меня в вихре студенческой жизни. Но эту жизнь я воспринимала сквозь призму наших с тобой отношений, потому что моя душа постоянно стремилась к тебе.
Я гордо ждала твоих звонков и предложений встретиться, не делая попыток проявить инициативу, хотя порой так хотелось наплевать на эти дурацкие условности! Но воспитание, ничего с этим не попишешь, диктовало мне свои неукоснительные правила, корректировать которые я ещё не научилась.
Несколько наших встреч, предваряющих мой августовский отъезд к бабушке, чудесным образом привязали мои думки к тебе, и я уже не мыслила своей жизни без этой привязанности и не могла понять, как жила без тебя раньше. Каждый наш разговор, каждая встреча становились для меня целым событием. Первые секунды разговора дрожь волнения не давала мне дышать, но потом я мысленно бросалась в пучину происходящего, лавируя между подводными камнями серой повседневности и бытовой рутины и притягательными островками тех запретных тем, которых мы пока не касались.
