И взвился, от ступней его и до самого его секретного мыслей-хранилища, пламень яростный, – смело сиё деяние Эмануила в нём пожирающий, в знак того, что угодно это деяние, это жертвоприношение, Гос-ду. И да будет это пламя счастливым огнем Авеля, и да сгорят в нём, и стружки от карандашей, и всякие разночтения ничтожных критиков, дабы оные и сунуться сюда не посмели без приглашения!
Так вот, после того, как произошло воскрешение мертвых, начавшееся – как было обещано, – на Масленичной Горе, сразу к востоку от Старого Города (и недалеко от того места где живут – буквально в Арабской деревне – два из моих четырёх иерусалимских внуков), и степенный лях Станислав Ежи Лец смог снова сказать вместо «спасибо!» – «Во всем виноваты евреи, потому что это их Б-г нас создал», – вот тогда и вернулся к нам Владимир Владимирович Набоков (далее, В. В.), и заметил наше нижеприведённое стихотворение, истинно замечательное в смысле известного высказывания Пушкина, о том что стихи должны быть немного глуповатыми.
Дело в том, что в «Приглашении на казнь» жена директора присылает Цинциннату в камеру сливы, а великий физик Вернер Гейзенберг пишет в своих воспоминаниях, что он как-то заснул в поле, и его разбудила там девушка и накормила СВЕЖИМИ СЛИВАМИ… Ах!
Эта тема в книге нема —
Возмутительная серость
Что она не разгорелась!
Надо бы её раздуть, —
То есть, сделать поворот…
Ну, приятели, – так вот —
Потряся честной народ
И романа неба синь,
И, учтя, что буквы кривы, —
Предлагаем заменить
«Приглашение на Казнь»
(Я ведь вам не Стенька Разин…)
«Приглашением на Сливы».
Это раскрывает виды…
Как это – вы напишите
На отточенном иврите
(Я прошу вас – без обиды!) —
Быть в пещере без Аиды,
Лишь имея вид на сливы
И на сливовые нивы!
И под неба сливы синь —
Пригласим мы вас на ЖИЗНЬ!
Увидев эти, правильные по Пушкину, строчки, воскресший В. В. воскликнул: – «это свежая мысль!», и надо признать, что слова эти ввергли Вашего покорного слугу, – который играет тут роль воспитателя Цинцинната, да и самого Цинцинната, в глубокую задумчивость.
Конечно, это бесспорно, что сливы, присланные женой директора, должны были вдруг стать спелыми и свежими, – для того, чтобы Цинциннат их ел со здоровым мужским аппетитом (то есть, чтобы аппетитная жена директора так хорошо его кормила своими сливами), – но слово «мысль» привело бы тут даже профессора философии в серьезное замешательство.
Действительно, – какая тут, к черту, мысль, когда всем прекрасно известно, что для такого пищеварительного процесса – кому ума не доставало?
Так что никакой проблемы с умом, тем более горя от ума, тут и в помине нет.
Но уж раз дошло дело до женщин – то как не вспомнить что даже Нина Чавчавадзе считала своего мужа мыслящим человеком, несмотря на то, что персы разорвали эту крошечку великой Российской Империи на кусочки, от которых, возможно, и пошли всякие старички, к России уже не относящиеся, и столь пугающе непонятные, от которых (верь!), все беды человеческие и происходят!
Во всяком случае – думал растроганный сливами и всё-видящий Цинциннат – все должны помнить, что ум приносит не только горе, – но и поедателей грибов!
Да! Это был истинно замечательно-замечтательный День Мысли! Цинциннат даже вспомнил, что его настоящее имя Кезон, а это его отец был Цинциннат Люций Квинций. Это был прекрасный отец, образец республиканских добродетелей и добрый сосед Понтия Пилата, и если бы наш Цинциннат меньше говорил и умничал, то настоящий Цинциннат никогда бы не разорился, платя штрафы за своего несерьёзного сына!
