Его предложение было похоже на взрыв бомбы! Как же так?! Чтоб вот так запросто да разрешить. Воцарилось гробовое молчание. Через пять минут молчание нарушил председатель сельсовета.
– Товарищи, предложение директора школы умное и своевременное, но я не могу во вверенном моей власти селе позволить такое нововведение, без высшего согласования. Я сделаю запрос в область. Согласуем вопрос и тогда… если область одобрит – то пусть собирают. Только кто будет проверять сколько они оставили дома и сколько принесли в колхоз? – Вы, товарищ директор школы?
– А это доверим совести собирающего колоски – ответил директор.
– Это ж как?! – Я как бухгалтер – не позволю! Ещё товарищ Ленин сказал – «Доверяй, но проверяй!».
– Вот вам и карты в руки! – Бухгалтер успокоился.
Сделал ли такой запрос председатель сельсовета, и пришёл ли ответ – никто не знает. Но пошли дожди, колоски сгнили и это уже было не актуально.
По дорогам развёрнутого социализма шёл 1953-й год. Уже не было товарища Сталина, но ещё был товарищ Берия, объявивший амнистию. Поэтому по той же дороге шел и двадцатитрёхлетний молодой человек, пропахавший в местах не столь отдалённых восемь годков, начиная с пятнадцати лет от роду. Он по весям страны развёрнутого социализма, искал работу. Но если у развёрнутого социализма все документы были чин-чинарём, то у юноши в паспорте имелась приписка: «И положение о паспортах».
Хоть она и была затеряна между печатными буквами паспорта, но… сволочи кадровики на них обращали внимание и, не глядя в глаза, говорили: «Нет, не пойдёт – поищи в другом месте! У нас таких вакансий нет!» – Срабатывал синдром Сталинизма.
Доходило до отчаяния! – Хоть петлю на шею! Или разбей магазинную витрину, чтобы вновь уйти в места не столь отдалённые на казённые хлеба. Но в самые тяжкие минуты – Бог миловал. Подворачивалось частное лицо, которому нужно было покрасить забор, или почистить навоз в коровнике. – Тоже работа, но… разовая.
Таким образом его занесло в Сорокотяги. – Село в стороне от большака Белоцерковского района, Киевской области.
Парень слез с попутки и грунтовой дорогой, заросшей посредине бурьяном, пошёл в сторону синеющего марева. Марево чем-то влекло. О том, что дорога ведёт в селение, затерянное меж, ждущих созревания хлебов – ему подсказал шофёр грузовой разбитой таратайки. В напутствие он сказал —
– Давай парень! – Должно повезти. К сожалению я тебе помочь ничем не могу. Закурить я дам – хочешь? Но парень был некурящий. Шофёр, похлопал паренька по спине, заревел старым двигателем и скрылся в дорожной пыли.
Километра через три «пилигрим» входил в деревню, утопающую в зелени. По двум сторонам дороги примостились небольшие домики, или совсем без заборов, или со следами былых изгородей. Не нужны, значит, были заборы. Домики ориентировались к дороге торцами с одним, или двумя небольшими чернеющими окошками. Протоптанная дорожка вела во двор, к входной двери, но ни у одного домика не было видно людей, только шастали куры и кошки. Метров через пятьсот дорога разветвлялась. – Вправо через пятьдесят метров от разветвления дорога очень расширилась и образовалось что-то вроде площади.
Справа от площади примостились два одноэтажных, закрытых на висячий замок, обшарпанных здания неопределённого назначения. На фасаде ни одно строение не имело окон – второе строение не имело окон вообще. Слева от площади красовался двухметровый по высоте забор, из фасонной кирпичной кладки. – Не забор, а кружево, выложенное на просвет небольшими крестами. За забором, вторым ограждением, густо росла уже отцветшая сирень, а за сиренью возвышалось культовое строение – церковь.
