В медсанбате Маторин выспался впервые за последний месяц. Оба ранения легкие, пули прошли по касательной. Вроде бы, лежи, отдыхай, но нет, сразу навалилось мучительное: «Первое наступление, а такие огромные потери». Маторину казалось, что где-то недоглядел, не докрутил боевой механизм. Он считал себя грамотным специалистом, четырнадцать лет в Красной армии. Бои на Халкин-Голе позволили проверить себя, он умел найти решение в сложной обстановке, чем немного гордился. Поэтому месяц назад, когда прибыли на Волховский фронт, всё представлялось совсем по-другому.
Дивизия вошла в состав гвардейского корпуса, которым командовал генерал-майор Дорен, участник Гражданской войны. Даже внешне он соответствовал представлению об отце-командире: зачесанные назад волосы, открывавшие широкий лоб, короткая щетка усов, ободряющий взгляд с легкой полуулыбкой.
Генерал выслушал внимательно доклад. Задал несколько толковых вопросов по вооружению, подготовке бойцов и вроде бы собирался их похвалить. Но когда узнал, что офицеры еще не участвовали в этой войне, то заметно помрачнел, сразу переменил тон. Долго всматривался, словно хотел сказать: что-то вы молодо выглядите, товарищи командиры, как же доверили вам дивизию.
Намеки на молодость угнетали. Маторин однажды отрастил усы для солидности, которые торчали рыжевато-черными клочками, вызывая усмешки. Пришлось сбрить.
Вышел из штаба корпуса с бригадным комиссаром Зильдерманом словно оплеванный. Томило, прямо-таки жгло от желания доказать, что не зря формировали, а потом обучали тактике боя батальоны и самих бойцов, там – под Красноярском. На фронт ехали с твердой уверенностью, что без сибиряков, без их опыта не будет победы над врагом.
Маторин занимался отправкой на фронт стрелкового полка в составе дивизии, когда пришла телеграмма из штаба округа, ему предписывалось срочно прибыть в Новосибирск. Друзья офицеры провожали с хмурыми лицами, вслух слово «арест» не произносилось, но это витало в воздухе. Ночью в полупустом пассажирском вагоне, вырванный из привычного круговорота дел, он ощутил себя одиноким, незаслуженно обиженным. Попытался заснуть, но мрачные мысли лезли в голову. Готовился к самому худшему. Знал, что случайно из мобилизационной подготовки офицеров не выдергивают. Думал о жене и пятнадцатилетней дочке, прикидывал, что им будет тяжко в долгой разлуке.
Вышел в коридор и стал глядеть в окно. За окном мелькали поля, перелески, изредка у самой железной дороги – отдельные домики с крохотными огородами. Вот промелькнули грязные дощатые бараки, с четырех сторон огороженные забором с колючей проволокой и сторожевыми будками. Нетрудно было догадаться, что это лагерь заключенных. Подумал про отца, который, живет в неволе в таком же бараке за колючей проволокой. Знает, наверное, что началась война, и страдает вдвойне.
В 1938 году получил письмо от мамы из Бийска, она сообщала о повторном аресте отца органами НКВД. Письмо пришло в село Акатово, где стоял его разведывательный батальон. Здесь же располагался штаб дивизии. Атмосфера в Дальневосточном военном округе мрачная из-за постоянных арестов, а тут еще письмо мамы… Словно сорвало стопорный кран, он своим приглушенным ночным воем разбудил жену. Впервые за много лет Валя сама налила ему водку дрожащей рукой и долго гладила по лицу, пыталась успокоить. А ему казалось в тот момент, что все устои, вся тщательно выстроенная жизнь рушится.
