Стало жалко ее Цукану, даже слова грубого не сказал за такое отношение к технике, что ее удивило больше всего. До темна провозился, но оживил мотор. Когда приехали в расположении роты, Волков похвалил.
– Шофер ты первоклассный. Принимай машину в свои руки.
– А как же Маруська?
– Это не твое дело! – безжалостно рубанул он и ушел.
Два дня Цукан приводил машину в порядок. А потом в рейс. Служба входила в нормальную колею. Выдали зимнее «беушное» обмундирование. Полушубок ему достался с большой заплатой на боку, так это не беда, после бушлата греет словно печка. А главное валенки. Вот без чего зимой не выжить. Он тут же из старой резины сделал себе калоши к валенкам, чтоб не промокали.
Даже Волков позавидовал, попросил сделать ему такие же. Вскоре приказал принять под командование отделение сержанта Тараскина. И пояснил:
– Треугольничек в петлицы ему как партийному дали. Языком только чешет и водку пьет. Да и водитель он никакой. А ты парень грамотный. Короче, разбирайся с этой интернациональной бригадой.
Вспомнил Цукан того сержанта. Фельдшер знакомый в знак благодарности щедро налил в котелок медицинского спирта. А еды никакой. Да и не хотелось, каждый день в рейс. Выпили с Гуськовым граммов по сто, закусили черствыми сухарями. Куда девать остальное. Фляжки нет. В автобусе поставить – вонь пойдет. А рядом сержант худой, как жердь по фамилии Тараскин. Окликнул. А он этак с вызовом: «Чего тебе, рядовой?»
– Спирт будешь?
Тараскин выхватил котелок и тут же выхлебал, не разбавляя водой, как компот. Котелок бросил и ни спасибо, ни до свидания. «Ну ты и кадр!» – ругнулся Цукан ему в спину.
В ту зиму фронт закрепился на Северном Донце. Транспортный взвод определили на доставку снарядов для артиллерийских батарей. Цукану, как командиру отделения, в тот же день вручили маршрутный лист и схему точек, провели инструктаж, как и куда доставлять снаряды. Выдали требование на получение снарядов на железнодорожной станции, где указывалось время выполнения задания. Заставили расписаться в журнале. Пояснили: «За нарушение, сам понимаешь, под трибунал». Ему жарко стало от всей этой строгости.
После инструктажа появился он перед своим отделением, чтобы объяснить важность задания. Поздоровался громко и весело, а в ответ – тишина. Объявил, что отделение должно выехать на погрузку на станцию Катур. Опять никто не ответил. Делают вид, что копаются с машинами.
Цукан такого не ожидал, но марку надо держать, поэтому подошел к ближайшей машине и громким голосом:
– Слыхал, друг, на выезд пора.
– Чаво, чаво? Мой машина поломан… – отвечает водитель с акцентом и следом что-то непонятное, на чужом языке.
Спрашивать официально имя-фамилию не решился, чтоб не осложнять ситуацию. Поэтому предложил помочь с ремонтом.
Водитель в ответ: «Тут всё поломан! Коробка ломан, мост ломан». И всяко матерно о том, что мороз, что он крутить гайки не будет. Цукан строго посмотрел, достал наряд-накладную, карандаш: «Так, значит, не будешь!»
От вида бумаги, похожей на протокол допроса, водитель испугался, влез под машину, гайки стал подтягивать там, где Цукан показал. А гаек пришлось крутить не одну дюжину.
К следующей машине со словами: пора на выезд…
– Так не заводится, – с ухмылкой отвечает симпатичный улыбчивый водитель.
– Что ж, посмотрим. Посмотрим…
Проверил Аркадий подачу топлива, искру. Заметил, что на корпусе распределителя свежая риска нацарапана, на блоке двигателя такая же. А они не совпадают. Зажигание сбито умышленно. «Ах, ты, сукин сын!»
