Поэтому единственное, что не даёт желудку устроить тошнорвотное представление, а крови хлынуть из носа — это запах свежего бергамота, смешанный с ароматом горько грейпфрута, чёрного перца, граната, лаванды, сладкой груши, розы, пачули и ладана. Головокружительная плотная смесь заполняет собой не только невидимое пространство, но и каждую частицу моего тела: она делает его чувствительным и податливым, заставляет гореть и изнывать от мучительного возбуждения.
Но, к счастью или сожалению, сама не разобралась, этот одуряющий эффект быстро рассеивается и выталкивает меня в реальность. В ту, где мой желудок выворачивает наизнанку, а глаза невыносимо жжёт от ослепительно-белого света, пробравшегося под закрытые веки. И ещё кажется, что кровь у меня пошла не только из носа, но изо рта и ушей.
На меня бетонной стеной обрушивается оглушительная боль. Она выкручивает во мне каждую косточку. Доводит каждую мышцу до одной нестерпимой судороги, от которой сводит выгнутую поясницу. Надавливает на череп с такой силой, что появляется стойкое предчувствие: ещё одно лёгкое нажатие — и его раздавит надвое, как печеньку с предсказанием.
Настолько скверно-пакостно я себя не чувствовала даже тогда, когда перебрала на выпускном с алкоголем и шоколадными печеньями с травкой. А потом извергала свой прелестный внутренний мир в мусорный контейнер, из которого воняло так, что меня выворачивало с утроенным старанием моего очаровательного желудка. Однако, по сравнению с тем, с чем пришлось столкнуться утром, моё незапланированное свидание с мусоркой и мимо пробегающими крысами показались мне ой какими снисходительными цветочками.
После этого я больше не пила. И не плакала. А сейчас, когда меня выбрасывает то в лютый холод, то в чудовищную жару, по вине которых перестала чувствовать онемевшие конечности и трясусь, как от тифозной лихорадки. Я не то чтобы плачу — реву косулей, застрявшей в охотничьем капкане.
В какой-то момент во мне поднимается нетерпеливое желание прекратить эту агонию, потерявшись в спасительном сне. И стоит мне только подумать об этом, как симптомы начинают ослабевать. Но не потому, что потеряла сознание. А из-за холодных прикосновений, которые ощущаю на себе.
Сперва кто-то почти бережно подхватывает меня на руки. Прикладывает прохладные пальцы ко лбу, забирая мою боль, страх и беспомощную растерянность. Это происходит так, словно умелый хирург вскрыл все мои чувства и извлекает те, что посеяли в них хаос. Ловко и без ощутимого дискомфорта.
Медленно распахиваю веки, натыкаясь взглядом в раскосые тёмно-синие глаза, обрамлённые длинными, слегка подкрученными ресницами. Краем зрения выхватываю грязно-серый каменный потолок. Круглое окно под ним, из которого падает тускло-красный свет. Яркие мозаичные фонарики, выполненные на турецкий мотив. Резную перегородку из тёмного дерева слева, которая, судя по всему, отделяет одну часть мрачной залы от другой. Но единственное, что завладевает всем моим вниманием — это пристальный взгляд, напитанный глубокой мудростью и какой-то непостижимой тайной. И если бы он не был покрыт ледяной коркой безразличия, я бы беспечно подумала, что в нём проскальзывает заинтересованность мною.
Похоже, сегодня явно не мой день. Потому что темноволосый мужчина, на чьих коленях сейчас лежит моя голова, единственный, кто понравился мне за долгое время, а точнее за год. Но он, к огорчению моей слабохарактерной влюбчивости, не испытывает ко мне взаимного влечения.
