– Все-таки, – сказал я, – может, бабка, путаница произойти… Если неправильный адрес.
– Ну? – спросила бабка.
Она подошла к образу, снова встала на колени и сказала:
– Спаси и помилуй меня, Мати Пресвятая Богородица, я живу в крайней избе на селе, а рядом банька.
Бабка стукнула головой об пол и пошла за занавеску спать.
Люди опрометью бежали к Фонтанке.
Какая-то баба у перил отчаянно кричала:
– Тонет! Голубчики, тонет… Ей-бо…
– Кто тонет? – спрашивали люди.
– Да человек тонет… Гражданин, конечно. Сама видела: сиг через перилки – и нету… Да вот он! Вот!
Действительно, из воды показалась чья-то голова. Голова выплевывала воду, фыркала и тихонько вопила о помощи.
Люди теснились у перил, с жадностью глядя в воду.
– Ой-ё-ёй! – причитала баба. – Тонет, конечно…
– Да что ж это, граждане… Не собака ведь… Ловить надоть.
Какой-то парень протискался через толпу к самым перилам.
– Кто тонет? – спросил он строго. – Гражданин, что ли?
– Гражданин…
– Нарочно, что ли, или, может быть, окосемши?
– Нарочно.
– Чичас, – сказал парень.
Он сбросил картуз наземь и, любуясь собой, полез через перила. Лез он медленно, посматривая на толпу. Потом сел на перила и спросил.
– А чего, граждане, медали-то нынче дают за спасение этих самых утопающих, ай нет?
– Медали-то? – сказал кто-то. – А неизвестно.
– Неизвестно, – сказали в толпе. – Раньше-то давали.
Парень горько усмехнулся.
– Раньше! Сам знаю… Я, может, этих чертей утопающих семь штук переловил… Раньше…
Какой-то красноармеец, отчаянно взмахнув руками, скинул с себя шинель и бросился в воду.
Через несколько секунд он вытащил утопающего за воротник.
Парень сидел на перилах и орал:
– Так! Загребай левой рукой… Левой… А правой за воротник держи… Чичас лодка подойдет… Так! Не выпущай… Эх, дура!.. Не могут ловить, а тоже бросаются. Туда же!
К месту происшествия подошла лодка.
– Кончено, – сказал парень. – Его счастье. Он вытащил. А если б не он – я бы вытащил. Без медали… Нехай уж…
Парень надел картуз и побежал к пристани.
Народ долго стоял у перил, глазея на то место, куда бросился человек. Потом стал медленно расходиться.
Первого ноября был католический праздник «всех святых». Во время этого праздника ксендз Смоленского костела обратился к прихожанам, как сообщает газета «Рабочий путь» (№ 265), с такой проповедью:
– Я, как хозяин костела, нанял органиста Дашкевича. Костельный совет платил органисту сначала 150 миллионов, потом 200, потом 400. Все с него было мало. Теперь мы платим ему даже пять рублей золотом по курсу дня. Кроме того, я ежедневно даю обед Дашкевичу. Но нужно сказать, что этот органист за троих съест. Такой обжора…
Ксендз поднял руку для благословения прихожан, но раздумал и, потирая свою бритую полную щеку, продолжал:
– Ей-богу, обжора, каких мало. Таких обжор и свет не видывал.
– А чего он, съедает, что ли, много? – спросил кто-то из прихожан.
– Съедает много, – сказал ксендз. – Я же и говорю: жрет и жрет, сукин кот. Дашь ему обед – он и первое блюдо слопает, и второе. И хлеб еще трескает.
Прихожане оживились. И, закрыв молитвенники, стали рассуждать о дороговизне.
– Ужас, как жрет, – снова начал ксендз. – Обед слопает, а после еще чаю просит.
– С сахаром? – спросил кто-то.
– Дай ему с сахаром, он и с сахаром вылакает. Ему что? Не его сахар. Давеча дал я ему сахару два куска. На месяц, говорю. А он враз слопал.
– Врет! – раздался чей-то голос.
