Донна снова смотрела на меня этим своим странным взглядом, слегка наклонив голову. Казалось, что она исподтишка высматривает во мне нечто такое, чего я и сам про себя не знаю. Прошла пара минут, и тишина стала тягостной.
– Ты думаешь, что я все еще чего-то боюсь? – Ответ ее был исчерпывающим. Какой же я осел. Я молча встал, подошел к ней, стал на колени и поцеловал ей руку.
– Вы действительно мегазвезда. – Я вложил в это слово все, что я знал о ней, все, что чувствовал всегда, когда слышал, как она поет. Донна погладила меня по голове.
– Какой ты, в сущности, еще пацан, – она положила свободную руку мне на голову и так и держала ее там, словно была епископом, а я грешником, пришедшим к ней за отпущением грехов. – И сколько же тебе еще предстоит узнать. – И мы оба затихли, думая каждый о своем. Наше уединение неожиданно прервало само время. Здоровенные напольные часы вдруг ожили, зашебуршились внутри своей большущей деревянной лакированной коробки и пробомкали два раза.
Я поднялся с колен и снова поцеловал ей руку.
– Свари еще кофе. Он божественный.
– Он достоин вас, – сказал я искренне. Пока я варил кофе, Донна выкурила еще пять сигарет. Пригубив горячий напиток, она цокнула языком, выражая свое восхищение.
– Ты в чем-то, конечно, прав. Но только отчасти. Я бы не хотела, чтобы о моей жизни трепались все, кому не лень. Пресса – это отдельная страна. Они сами себе навыдумывают и публике все это и расскажут. Я к этому процессу никакого отношения не имею. И это всех устраивает – и прессу, и меня. Главное, чтобы они не писали правду. Вот этого я никому не прощу. И тебе не простила бы, если бы ты вздумал трепать языком. Но ты не будешь. Ты умный, – Донна спокойно пила кофе, обсуждая со мной свою жизнь. – Ты прав. Мне просто не с кем поговорить. Просто так. Излить душу. Раньше было с кем. А теперь нет. Я всегда сама выбирала, с кем пить, – она снова хохотнула. Юмор у нее всегда был чуточку солдатский. – Теперь, вот, с тобой. И считаю свой выбор правильным. Мы с тобой друг другу ничего не должны. И поэтому дружба наша может быть крепкой. Раз жизнь свела, значит, это для чего-то нужно. Жизнь вообще штука мудрая. К ее подсказкам надо прислушиваться. Вот только жизнь-то жизни рознь. – Донна вытащила из пачки последнюю сигарету – с ума сойти – пачку за два часа! – Я вот всю свою жизнь думаю над одним вопросом и никак не могу найти на него ответ. Может, ты поможешь? – я весь обратился в слух – со мной советовалась сама Донна! – Повезло или нет тому, кто прожил только одну жизнь.
– Как это? – удивился я.
– Очень просто. Родился человек. Вырос. Нашел себе семью. Добился всего, о чем мечтал. И ушел, оплакиваемый чадами и домочадцами, в любви и умиротворении. Здорово. Но не поучительно. – Я слушал, затаив дыхание. – Я вот все время размышляю над этим. С виду вроде все нормально, хорошо даже. Но что-то здесь не так. Как-то все очень гладко и быстро. А так не бывает, – Донна приподнялась в кресле и придвинула ко мне свое лицо. – Не может такой человек планету эту вперед двигать. Ни на миллиметр, – она снова откинулась назад и глубоко затянулась сигаретой. – Понимаешь, радость – вещь приятная, но абсолютно бестолковая. Только через боль можно прийти к мудрости. Вот когда больно, тогда доходит. Тогда что-то понимаешь. Через потери, через отчаяние. Тогда ты становишься сильным. Или погибаешь. Но погибают только слабые духом. Сильные выживают и закаляются, вот они-то и двигают вперед этот мир.
