Приложение к клятве Гиппократа - страница 5

Однако Аля повела меня в подъезд, закрыла дверь и прильнула, как мне казалось, к щели. «Посмотри», – сказала она. Я наклонилась и стала смотреть. Подъезд закрывался не плотно, и в щель я видела снег, гуляющих мальчишек. Я уже собиралась выяснить, что же необычного в том, чтобы смотреть на двор в щель? Но мое небольшое перемещение привело к потрясающему эффекту: я увидела кадр в цвете – это было поле – либо пшеницы, либо ржи, а перед ним тропинка. Вероятно, был ветер, потому что пшеница качалась. Нужно сказать, что в то время цветного телевидения в обозримом пространстве не было. Я спросила ее – что это. Она спокойно ответила: «Картиночки». Затем она стала смотреть сама и пугала меня, говоря, что видит черепа и скелеты. В тот день я больше не решилась посмотреть. Когда я спросила, где расположены эти картинки, она сказала, что там, где дверная ручка прикрепляется к двери. Ручки старые, шатаются, и поэтому там образуется щель.

На следующий день я с нетерпением выбежала во двор, зашла в подъезд и стала смотреть. Передо мной проплывали различные пейзажи, очень красивые, и, разглядывая их, я не заметила, как замерзла, руки окоченели, кончик носа побелел».

Выслушав это повествования с некоторой долей скепсиса, с одной стороны, но с другой, с интересом к красивому рассказу, я перебила Раису Ивановну и спросила:

– А вы что, не удивились, что в двери, в какой-то щели – цветные кадры?

– Почти нет, – ответила рассказчица. – В детстве все воспринимается непосредственно, как должное. Если оно есть, то значит, должно быть. Я, правда, рассказала об этом своей маме, но она засмеялась и назвала меня своей милой фантазеркой.

«Я стала проводить большую часть своего времени в этом подъезде, возле рассохшейся двери, в неудобном положении. Дело в том, что на картинках стали появляться люди. В основном это были не европейцы. Африканцы, вероятно, в набедренных повязках, азиаты в чалмах и другие, какие-то шествия. То праздники, то будни. Но скоро мое увлечение было замечено мальчишками, они стали дразнить, обзывать меня, подстерегали меня в моем любимом подъезде. Я была рохля, притом плаксивая, и это еще больше подогревало их интерес и побуждало обижать меня.

Но вскоре, выйдя во двор, я не увидела никого. Очень обрадовавшись, я ринулась к своему подъезду и прильнула к щели. Она, как будто меня ждала, раскрыла передо мной новые картинки. Помню – это был дом, в нем – два этажа. Второй этаж, деревянный, был окаймлен балконами, на которых сушились вещи. Справа был еще один деревянный дом, но одноэтажный. Дома стояли недалеко от возвышенности, поросшей деревьями.

Я засмотрелась и не сразу услышала грохот – это вниз неслась компания, подстерегавшая меня. С разбегу они меня толкнули, дверь открылась, и я упала. Подняв голову, я ожидала увидеть снег, голые деревья, родные пятиэтажки… Но увидела совершенно другое: передо мной был дом, вдали зеленые деревья. Я поднялась и стала тупо смотреть на все это: двор был захламлен, а рядом со мной куча дров. Посмотрев на балконы, я узнала тот дом, что видела на своей картинке. Мне стало жарко в шубе и валенках с галошами, стало страшно – где искать маму или хотя бы папу? Я была согласна на папу, даже если он пьяный.

Я скривила рот, собираясь громко заплакать, но тут из низкого дверного проема вышла женщина с корзиной, наполненной постиранным бельем. Ее наряд меня очаровал. На ней была розовая кофточка, а красивая ткань с желтыми цветами обвивала ее стан и одно плечо. Темные волнистые волосы обрамляли смуглое лицо. Увидев меня, она поставила корзину, всплеснула руками и истошно закричала: «Решми!». Подбежав, она стала обнимать меня и что-то громко говорить. Это был не русский, а как я потом узнала – хинди. Но я понимала этот язык. Тогда я подумала, что это сон, и стала громко плакать и кричать «мама». Я по опыту знала, что, когда плачешь или кричишь во сне, ты кричишь и наяву, правда, слабо. Но мама всегда слышала и будила меня. Сейчас это не помогло, а женщина, между тем говорила: