– А мне больше сотни и не надо, – сказал Сережа. – Дай этому мужику «стольник», и пусть он идет… нечего ему глядеть на твоих горилл-счетоводов. Давай сюда! – проговорил он, протягивая руку. – Давай, Юджин, сочтемся! На том свете угольками, – иронично повысил он голос. – Дяденька… подайте сто рублей бездомному дегенерату!
Юджин покачал головой: ему невольно внушила уважение эта издевательская, но тем не менее полная чувства собственного достоинства манера Сережи Воронцова держать себя. Рука крупье скользнула в карман и выудила оттуда сторублевую купюру.
– На.
– Благодарствую, барин, – ответил Сережа, перехватывая руку Юджина, и в то же мгновение крупье взвыл от дикой боли, потому как сильные постдембельские пальцы Сергея впились ему в запястье, словно губки тисков – хрустнули кости, и Юджин, раскрученный вокруг собственной оси, с изрядно попорченной рукой полетел в приведенных с собой амбалов. Это вышло столь ловко, удачно и, в принципе, неожиданно, что двое из них были тут же сбиты с ног, а двое других бросились к Воронцову, на ходу выхватывая свое оружие.
Шофер такси охнул и, выскочив из прихожей, бросился сломя голову вниз по лестнице, позабыв о причитающихся ему ста рублях.
Алик Мыскин, увидев, что дело не так уж плохо, с криком, какой испускают дикари племени маори в сезон охоты на вкусных откормленных белых людей, бросился на вышибал, наповал дыша перегаром, и встретил набегающего на него громилу таким увесистым апперкотом – неожиданно сильным для такой сухощавой комплекции, какая была у него, – что тот по незамысловатой траектории отлетел в угол и с хрустом впечатался башкой в стену.
Второй выхватил было пистолет и вскинул его на Сережу, но тут Женя Корнеев, корчащийся на полу от боли, буквально взвыл:
– Не стрелять… не стрелять, идиоты!!!
Впрочем, даже если бы он не крикнул, все равно его предупреждение не сыграло бы никакой роли: разлапистым ударом правой ноги Сережа Воронцов выбил оружие из рук «золотоворотского» вышибалы. И, судя по воплю последнего, сломал ему при этом по меньшей мере два пальца.
Мыскин сосредоточенно лягал упавшего на пол амбала. Впрочем, подобный пир духа не мог продолжаться долго: уж слишком велик был численный перевес представителей «Златовратской» гвардии. Двое уцелевших от воронцовско-мыскинского квартирного произвола, оказались расторопнее. То ли тут сыграла свою роль раскоординированность Сережи и Алика после бурной ночи (какой обтекаемый и пристойный термин, правда?), то ли в самом деле оппоненты оказались не по зубам, да только Сережа Воронцов собирался перекинуться на другого амбала, этот другой сам наскочил на него и напрямую ударил рукоятью пистолета в основание черепа. Да так, что по всей голове пошел звон, пол рвануло куда-то вверх, к потолку, и все смешалось в гудящем багрово-красном вареве…
Несколько напутственных ударов ногами под ребра прошли для Сережи в каком-то словно задернутом занавесом отдалении.
Как будто не его били, а так… кого-то в стороне, всплески боли этого кого-то изредка попадали на Сергея, как брызги с шерсти отряхивающейся собаки.
…Как оказалось спустя некоторое – вероятно, чрезвычайно небольшое – время, по истечении которого Воронцов пришел в себя и приоткрыл глаза… как оказалось, в стороне на самом деле били. Да – били. Но не кого-то, а Алика Мыскина, который лежал, скорчившись от боли, а его длинное сухощавое жилистое тело охаживали ногами сразу трое громил. Причем один из них, тот, которому Сережа так удачно сломал пальцы, громко стонал и матерился, а четвертый, тот, к которому приложился Мыскин, и вовсе лежал ничком в углу и не шевелился.
